Сетевая библиотекаСетевая библиотека
Круги в пустоте Виталий Маркович Каплан Фантастический роман. Каково это – ещё вчера ты был обычным мальчишкой-восьмиклассником, и вдруг очутился в чужом мире, да ещё в качестве раба! Тебя продают на невольничьем рынке, и начинается совсем другая жизнь… причём оказывается, что на тебя завязана сложная интрига местных магов и властителей, а ещё – наших родных спецслужб, которые пытаются противостоять магическому вторжению на Землю. Произойдёт ли оно? Между тем события принимают неожиданный оборот… Текст представлен в авторской редакции. Виталий Каплан Круги в пустоте Часть первая. Детские игры 1 Воняло здесь мерзостно, но, сам себе удивляясь, Митька вдруг осознал, что за два дня кое-как притерпелся, и смрад давно немытого человеческого тела уже не вызывает желания отойти в дальний угол, к деревянному корыту, и вытошнить. Да и не получилось бы – кормили их лишь вчера вечером, внесли в барак здоровенную бадью с чем-то вроде супа, но густого как каша и вкусного как мокрые опилки. Мисок не полагалось, все по очереди черпали из бадьи пригоршней. Еще дали каждому ломоть хлеба, не поймешь, то ли он белый, то ли черный, но Митька обрадовался и такому. Есть хотелось жутко, в животе то и дело подозрительно булькало, а кишки слипались друг с дружкой – обедал-то по-человечески лишь позавчера, дома. А потом… Потом помнилось смутно, какими-то рваными, выхваченными из темноты кусками. Сумрачные елки в парке, крутящаяся воронкой тень – и каменные своды, чадящее рыжее пламя факела, боль в голове, бородатые стражники, их толстые короткие копья. И барак, и эти невозможные люди… Впрочем – не люди. Рабы, предназначенные на продажу, а раб здесь человеком не считается, он что-то вроде лошади, только дешевле. Здесь – это в “Светлом Олларе Иллурийском”. Имелся еще и какой-то Оллар Сарграмский, или попросту Сарграм, с которым сейчас то ли война, то ли хлипкое перемирие. В бараке этого не знали, сюда, видимо, согнали исключительно местных, а те иностранными делами не шибко интересуются, у них своих забот хватает. Вот, к примеру, предстоящие торги… Голова раскалывалась от боли, от жары, от вопросов. Только вот некого спрашивать, да и так ясно – куда бы он ни попал, он именно что “попал”. Неизвестное будущее уже скрутило его своими кольцами, как хищный удав. Самое удивительное – он понимал здешний язык. Вчера, когда стражники пинками выгнали его на свет и бросили в допотопного вида телегу, запряженную парой скучных быков, было не до того. А здесь, в бараке, среди десятков людей, слыша их разговоры… Сперва ему казалось, что говорят по-русски, но скоро он сообразил, что местное наречие ничуть не похоже ни на русский, ни на английский, а больше ему сравнивать было не с чем. Но, однако же, он ясно всё понимал, а когда его о чем-то спрашивали – без труда отвечал, чужие слова слетали с языка точно с детства знакомые. Поначалу он, правда, заговорил по-русски, но, поймав несколько удивленных взглядов, быстро поправился. Ему не пришлось, как в школе на уроках иностранного, сперва строить фразу в уме и лишь потом ее произносить, губы с языком работали сами, без подсказки мозгов. И лишь краем сознания он ловил звуковые тени слов – странные, непривычные, но неожиданно красивые. Ему, однако, хватило сообразительности помалкивать. Все равно от этих грязных небритых мужиков ничего не добьешься, только на себя внимание обратишь. Начнешь спрашивать, куда, мол, я, московский восьмиклассник, попал, да как пройти на Щербаковскую улицу, да я в прокуратуру пожалуюсь – и готово, сочтут психом. А может, тут психами крокодилов кормят? Или примут за колдуна и потащат на костер – Митька смутно вспоминал прошлогодний учебник истории, про всякую там инквизицию и прочую фигню. К счастью, его никто особо и не расспрашивал. Кого тут волнует четырнадцатилетний пацан, пускай и непривычно для этих людей чистый? Если сперва на него и посматривали с недоумением, то вскоре потеряли всякий интерес. Судьба свела их случайно, завтра торги, и больше они не встретятся, так чего лезть в душу? Да и не был он тут самым младшим – в бараке крутилось несколько мелких детей, лет по восемь, не больше, хватало и подростков, его сверстников. Вопреки Митькиным первоначальным опасениям, ровесники его не задирали, они либо невнятно болтали между собой, либо играли в какую-то местную игру, что-то типа костей: бросали на земляной пол несколько камешков, следили, как они ложатся, оживленно спорили, иной раз чуть не доходя до драки – но сдерживались, то ли старших остерегались, то ли надсмотрщика. Тот, поджарый, наголо бритый мужик, несколько раз заходил в барак, крутил носом, демонстративно поигрывал плетью и, не обнаружив ничего интересного, удалялся. Еду принесли лишь к вечеру, двое пожилых кряжистых дядек. Тоже, видимо, рабы, поскольку из одежды у них имелись лишь неопределенного цвета набедренные повязки. Впрочем, у населения барака и того не было. Митька, ясное дело, сперва смущался и даже невзначай прикрывал низ живота скрещенными ладонями, но после успокоился – что он, в самом деле, такого не видел? В бане, на медосмотре… И он ведь здесь не особенный, он как все, перед кем стесняться-то? Волновало другое – что с ним будет дальше? Из разговоров он понял, что скоро торги, и значит, его, наверное, кто-нибудь купит. Ничего хорошего от этого ждать не приходилось, в этом Митьку убеждали и с грехом пополам вспоминавшиеся параграфы учебника истории, и прочитанные там, в прежней жизни, книжки. Да и обрывки здешних разговоров оптимизма не внушали. Еще повезет, если купят в дом какого-нибудь городского кассара, здесь это вроде дворянина, короче, аристократия. А вот если придется отправиться в сельское поместье или, того хуже, в мраморные каменоломни… О них люди из барака говорили, понизив голос и вспоминая многочисленных здешних богов. Впрочем, иногда он ловил себя на мысли – а не один ли хрен? Единственное, что всерьез его волновало – вернется ли он когда-нибудь назад, в Москву, увидит ли маму? Как она сейчас там? Мечется ведь, нитроглицерин глотает. Наверное, и отцу позвонила, забила на свою гордость. Он не видел отца с третьего класса, мать после развода “сожгла все мосты”, но Митька знал, что отцовский телефон у нее в записной книжке имеется. А еще он с едкой досадой вспоминал случившееся в парке. Ведь не устрой они тогда охоту на мелкого, глядишь, ничего бы сейчас и не было. Сам ведь виноват, придурок. Этим-то козлам, Саньке и Илюхе, повезло, их отпустили. А ему за всех троих, значит, отдуваться. Вспомнился какой-то фильм, там продавали негров, выводили на высокий помост, распорядитель аукциона в дурацком, похожем на печную трубу цилиндре стучал молотком… Здесь все было иначе. Рабов древками копий выгнали из барака, построили в каком-то грязном дворике, со всех сторон окруженном высокими, в полтора человеческих роста глинобитными стенами. Стражники разделились – трое стояли поодаль с луками, остальные с ленивой руганью выстроили рабов в затылок друг другу и начали надевать ошейники из толстой, пахнущей кислым потом кожи. Они застегивались пряжкой со вделанным на уровне затылка металлическим кольцом. Дошла очередь и до Митьки – здоровенный стражник, от усов которого разило чем-то вкусным, примерился к его шее и, обхватив ее, щелкнул сзади пряжкой. Митька осторожно завертел головой – но ничего, не душило, не резало кожу. Просто было стыдно, собачкой сделали. Это его-то, гражданина Российской Федерации! Но не орать же насчет прав человека. Не поймут. Потом принесли цепь – тонкую, но длиннющую. Оказалось, железные кольца на ошейниках не для красоты – они соединялись со звеньями цепи. Щелк-щелк-щелк! – и вот уже вереница рабов стала единым целым, огромной гусеницей-сороконожкой. Стражники с луками заметно расслабились – теперь сбежать никому бы не удалось, цепь не пустит. Митька вообще-то и не собирался – сейчас это все равно без толку, а дальше как там фишка ляжет. Откуда-то вышел высокий плотный мужчина, бритый налысо, в широких темно-зеленых штанах и куртке без рукавов. На поясе у него висел кинжал в светло-серых костяных ножнах, в мускулистой руке поигрывала короткая витая плеть. “Купец Айгъя-Хоу, – чуть слышно шепнул сосед справа, пожилой унылый дядька, чем-то смахивающий на Сергея Палыча, который вел у них математику в шестом классе. – Наш хозяин… пока что”. Купец Айгъя-Хоу прокашлялся и заговорил неожиданно высоким, пронзительным голосом: – Рабы! Сейчас вас отведут на торг! Смотрите же, не осрамитесь перед покупателями, покажите себя с лучшей стороны. И помните, каждого, кого сегодня отвергнут, я не намерен кормить до тех пор, пока не продам. Или пока тварь не сдохнет. Я не стану портить плетью товар, но голод – он пострашнее плетки. Вы это знаете. Судя по угрюмому вздоху, это и впрямь знали. Купец помолчал, потом махнул рукой – выводите, мол. Стражники зашевелились, кому-то впереди отвесили звучного пинка – и человечья гусеница, вздрогнув, поползла вперед. Митька ощутил, как напряглась цепь – и сделал мелкий шажок. Потом еще, еще. Сквозь узкую, двоим не разминуться, калитку они вышли на улицу и потащились вдаль, по утоптанной земле, мимо каких-то огромных сараев и глинобитных заборов. Солнце еще не успело подняться высоко, но жарило уже вовсю. На бледно-голубом небе не наблюдалось ни облачка. Тропики, наверное, решил Митька, пытаясь шагать в такт неравномерному движению людской вереницы. Мысли о том, где же он очутился, не покидали его. Сразу вспоминалась вся читанная и виденная фантастика, вспухали в голове версии – и другая планета, и параллельный мир, и виртуальная реальность, и еще Бог весть что – даже насчет царства мертвых. Типа замочил его этот лысый дядька в парке, и теперь вокруг разворачивается ад. Но очень уж было непохоже на все, что вспоминалось ему о загробных делах. Все по-настоящему, мутит в животе от голода, побаливают непривычные ступни – раньше ему не доводилось ходить босиком. Рывки цепи то и дело выдергивали его из размышлений, и тогда он принимался глазеть по сторонам, впитывая свежую информацию. Но особо впитывать было нечего. Если здесь и есть дворцы с пальмами и фонтанами, то отсюда их не видать. Кривые узкие улочки вливались друг в дружку, растекались совсем уж мелкими ручейками-дорожками мимо кособоких одноэтажных домов. К улице дома оборачивались задом, глухими, без единого окошка, стенами. Где-то в отдалении, за заборами, виднелась зелень, но на улице росла лишь невысокая и редкая трава, почти такого же пыльного цвета, как и стены домов. За заборами изредка взлаивали собаки, но лениво, для порядка. Прохожие тоже встречались не особо часто – в основном закутанные с ног до головы женщины с коромыслами или кувшинами воды на головах. На рабов они не обращали ни малейшего внимания – точно мимо них гнали не людей, а отару овец. Иногда пробегали дети в набедренных повязках, а то и вовсе голышом. Мелкий сорванец, на вид никак не старше семи, запустил вдруг в кого-то из рабов не то камнем, не то засохшим комком глины – но, получив от стражника древком копья пониже спины, с ревом скрылся в ближайшем проулке. Понемногу улицы становились шире, да и народу на них прибывало – чувствовалась близость торговой площади. Митька думал, что их проведут через весь рынок, но нет. Колонна рабов втянулась в длиннющую боковую улицу и долго тащилась по ней, обходя, видимо, площадь по периметру, пока, наконец, не достигла места своего назначения. Это была большая, выложенная из потемневших досок площадка, с трех сторон огороженная низко провисающими канатами, а с четвертой к ней примыкал сарай, куда стражники и начали загонять рабов, отсоединяя их ошейники от общей цепи. Рядом с площадкой располагался столик, за которым бесстрастно сидел сгорбленный, похожий на гриб-поганку старичок в серой накидке, на столике же стояла чернильница с воткнутыми в нее длинными палочками и возвышалась стопка чего-то, напоминающего бумагу. Митька сообразил, что старичок – вроде как здешний нотариус, оформляет куплю-продажу. Возле канатов толпился народ. Не то чтобы очень уж густо, но далеко и не пусто. И мужчины, и женщины, в пестрых одеждах, смеющиеся, спорящие, выжидающие. От мысли, что очень скоро кто-то из них станет его полновластным хозяином, сосало в желудке. А на глаза наворачивались непрошеные слезы. Этого еще не хватало! Он же не мелкий ребенок, чтобы реветь, и тем более здесь, на торгах. Угроза купца Айгъя-Хоу заморить голодом вспомнилась вдруг весьма отчетливо. Нет уж, лучше пускай сегодня его купят, чем остаться у этого садиста… Ждать пришлось долго. Рабов одного за другим выводили на торги, хлопала дверь впереди, на миг озаряя сарай вспышкой жгучего света – и вновь пространство окутывало тьмой, а толстые глиняные стены скрадывали звуки. Но зато особо отчетливо слышалось людское дыхание, чей-то приглушенный шепот, бурчание собственного желудка. Митьке вспомнилось, как два года назад они с классом ходили осенью в поход. Собственно, однодневную прогулку походом назвать сложно, однако без приключений не обошлось – когда возвращались назад, выяснилось, что отменены все электрички кроме совсем уж поздних, и Виктор Викторович, физрук, решил вести группу к другой железнодорожной ветке, по Рижскому направлению. “Тут идти-то всего лишних пять кэмэ, – возбужденно вещал он, размахивая зажатым в руке туристическим атласом Подмосковья, – зато дорога нормальная, не то что этот идиотский Ленинградский вокзал. Я знаю, у меня в Снегирях дача”, – прибавил Викторыч для пущей убедительности. Потом оказалось, что атлас то ли врет, то ли просто древний – указанные в нем просеки отсутствовали как класс. Авантюрист Викторыч решил переться по азимуту сквозь глухую чащу и в конце концов завел их в болото. “Куда ты привел нас, Сусанин-герой?” – ехидно высказался кто-то из девчонок, они тогда вообще были нахальнее пацанов и не упускали случая постебаться над нервным физкультурником. Но Викторыч, как ни странно, не обиделся, а ответил в лад: “Не знаю, не знаю, я сам здесь впервой!” Пришлось петлять, а в результате спустя три часа они, так и не выйдя к железной дороге, обнаружили автомобильное шоссе и принялись ждать у моря погоды. Еще через час показался старенький раздолбанный “пазик”, который за пять рублей с носа довез их до той самой злополучной Сходни, где они наивно доверились атласу. Митька вспомнил, как сидел тогда на исцарапанной скамейке, голодный, усталый и мрачный. Впереди его ждал нагоняй от мамы, уже, несомненно, обзвонившей всех родителей из класса, затем службу спасения, больницы, морги… Сейчас тот голод и то мрачное настроение вспоминались с улыбкой. Знай он тогда, каким на самом деле был счастливым! Только ведь, если сравнивать не с чем, не замечаешь. Наконец дело дошло и до Митьки. Стражник рывком поднял его на ноги и, звонко шлепнув по заду, придал ускорение в сторону передней двери. Митька торопливо выскочил на дощатую арену, жмурясь от нахлынувшего света. По площадке расхаживал купец Айгъя-Хоу. Жестом велев Митьке стоять смирно, он повернулся к толпе и возгласил: – Теперь – мальчик. Здоровый мальчик, крепкий, четырнадцать лет. Годится и для комнатного услужения, и для работ на полях, на скотном дворе, на мельнице. Тих и благонравен, отличается приятной внешностью. Двадцать восемь огримов! Митька незаметно хмыкнул, узнав о себе столько нового. Тих, значит, и благонравен? Слышала бы сейчас это классная Галина Ивановна! – Да ты чего, Айгъя? – раздалось по ту сторону канатов. – Какие двадцать восемь? Это же цена взрослого юноши, а здесь сопляк. – На мельнице, говоришь? Да где ж такому дохлому мешок муки поднять? Пупок порвется! – Ты ошибаешься, почтенный Калсеу-Нару, – с достоинством ответил купец. – Да, сейчас, быть может, ему и не взвалить на спину мешок, но мальчикам свойственно расти, знаешь ли. Спустя два-три года он играючи будет кидать такие мешки. – Вот через три года и предлагай его, – желчно ответил невысокий крепыш в синем балахоне, изучающе оглядывая Митьку, – а покамест это лишь проросшее семечко, не более. – Да и потом, зачем непременно таскать мешки? – как бы не слыша последних слов мельника, продолжил купец. – Разве мало у тебя всякой подсобной работы? Разве не надо ухаживать за быками, убирать в амбарах, засыпать зерно в желоб? Прекрасное занятие для мальчика. – Да, разумеется, – согласился багроволицый Калсеу-Нару, – но для дешевого мальчика. Для мальчика, который стоит одиннадцать огримов! – Ну ты и скажешь, почтенный, – добродушно осклабился купец. – За такую цену ты найдешь разве что мальчика в рудник, где он сдохнет через месяц. Я за одиннадцать огримов пятилетних мальцов продаю. Говорю же – двадцать шесть, и ни огримом меньше. Ага, насторожился Митька, уже сбавляет цену! Это было некстати, жирный мельник ему активно не понравился. Впрочем, народу возле площадки торгов сейчас толпилось не в пример меньше, чем когда их привели на площадь. Видно, большинство из тех, кто хотел сделать покупки, уже их сделали, и сейчас здесь торчали либо праздные зеваки, либо вот такие, как Калсеу-Нару, припозднившиеся покупатели. – Ну хорошо, хорошо, ты убедил меня, уважаемый Айгъя-Хоу, – степенно произнес мельник, демонстративно касаясь привязанного к поясу кошелька. – Бери пятнадцать огримов. Целых пятнадцать полновесных серебряных огримов! – Увы, – развел руками купец, – увы, старый друг. Мне не нужны эти пятнадцать полновесных огримов, мне всего бы двадцать три, и довольно. Ты же знаешь, я никогда не был жадным, никогда не запрашивал непомерное. Если я говорю, что мальчишка стоит двадцать три – значит, так оно и есть. Мне он самому за двадцать достался, да и то по случаю. Одному моему знакомцу нужно было срочно выплатить проигрыш в кости, ну и… сам понимаешь. – Айгъю, – раздраженно сказал мельник, – я, конечно, все понимаю, я знаю тебя десять лет, ты правильный человек, себе в убыток работать не хочешь, но и я не хочу покупать воробья по цене орла. Больше пятнадцати я не дам даже при всем моем искреннем к тебе уважении. Даже самый лучший мальчик этого возраста не может стоить больше, а твой товар… да ты посмотри сам. Разве это мышцы? Ну-ка, – строго велел он Митьке, – сожми кулак. Не думая, что мельник обратится прямо к нему, Митька слегка опешил – и тут же заработал легкий подзатыльник от купца. – Уши засорились? – злобно процедил он, наклонясь к нему, – так я тебе их через зад прочищу! Митька немедленно напряг бицепс. В классе он считался очень даже нехилым, и вздувшийся на плече шарик казался ему более чем достаточным. Однако у мельника было иное мнение: – Да я же говорю – дохляк! – мрачно бросил он, стиснув потными пальцами Митькину руку. – Более чем подметать горницу такие неспособны! Тут даже не пятнадцать, о которых я только что говорил, тут как раз и есть те самые одиннадцать. Тут мышцы как у десятилетнего. И кроме того, – ухмыльнувшись, добавил он, – твой товар то ли слаб на ухо, то ли на мозги. Тебе пришлось повторять ему приказ! Раб, который не слышит и не исполняет с первого раза – это вообще не пойми что. Нет, Айгъя, или одиннадцать, или до свидания. Мне все равно быть в городе еще неделю, платить подать, закупать зерно, так что подожду до послезавтра, когда почтенный Ирсоу-Агго приведет караван невольников из Аньяма. А что касается этого ублюдка… ты не продашь его ни за двадцать три, ни за пятнадцать. Помоги тебе Высокие Господа Оллара выручить хотя бы десяток. Купец потемнел лицом, что-то прикидывая, но все же никак не решаясь. Молчание длилось долго, едва ли не целую минуту. Митька замер, чувствуя, как балансирует на острой грани его судьба. И тут откуда-то слева послышался густой мужской бас: – Сколько, говоришь, стоит этот дрянной мальчишка? Двадцать восемь? Гм… Пожалуй, я взял бы за двадцать. Если, конечно, он мне подойдет. Никогда еще Митьке не приходилось видеть, как темное от гнева лицо светлеет, озаряясь доброй улыбкой. Сейчас, наблюдая за Айгъя-Хоу, увидел. И лишь потом осмелился повернуть голову и взглянуть на покупателя. Это был высокий крепкий мужчина, лет тридцати на вид, одежда его не поражала пестротой красок, но и явно не гляделась обносками. На поясе, кроме расшитого тусклым бисером кошелька, у него висел и длинный кривой кинжал в отполированных деревянных ножнах. Темные, слегка вьющиеся волосы, перехваченные на лбу синей повязкой, спадали до плеч, глубоко посаженые глаза на бронзово-загорелом лице иронически смотрели на купца, а полоска густых усов над губой слегка топорщилась. – Тебе повезло, почтенный Айгъя-Хоу, – присвистнул озадаченный мельник. – Видно, боги к тебе и впрямь благосклонны, коли посылают такого щедрого покупателя! Ну что ж, мне, пожалуй, пора и по делам. Ох, все дела, дела, не знаю уж, когда смогу пожить тихо, спокойно, в свое удовольствие… – Под холмиком, наверное, – хохотнул купец. – В полотняном мешке. – Все будем в нижних пещерах, – кивнул мельник. – Ну ладно, встретимся еще на неделе, пивка попьем. Я в “Змеином Зубе” остановился, как обычно. Проводив взглядом тучного Калсеу-Нару, купец повернулся к нежданному клиенту. – Вы сделали правильный выбор, почтенный! Отличное приобретение, замечательный мальчик, здоровый, крепкий, умный… – Погоди-погоди, – перебил его мужчина. – Я ведь еще не сделал выбора. Я лишь сказал, что дал бы за парня двадцать, если он мне подойдет. А сие надлежит еще проверить. С этими словами он перешагнул огораживающий площадку канат и подошел к Митьке. – Да, разумеется, почтенный господин! – затараторил купец. – Конечно, осмотрите! Видите, вполне доброкачественный товар! – Покажи зубы, мальчик, – велел покупатель, и Митька, помня о недавнем подзатыльнике, поспешно разжал челюсти. Покупатель внимательно оглядел его зубы, прищурился, потом вдруг сунул ему палец в рот – проверял, прочно ли сидят в деснах. Митьке было стыдно и противно, но он терпел. Пока терпел, – уговаривал он сам себя. – Странные у него какие-то зубы, – задумчиво процедил покупатель. Наверное, пломбы увидел, решил Митька. Пару пломб он в свои четырнадцать уже имел. А ведь эти дикари, наверное, и понятия о том не имеют. Рвут больной зуб – и все дела. – А чего зубы? – вскинулся Айгъя-Хоу. – Крепкие зубы, такими зубами камень грызть можно. – Я же не говорю “некрепкие”, – пожал плечами мужчина. – Я говорю “странные”. Но ладно, поглядим остальное. Так, напряги мышцы… Да, шестипудовые мешки точно не потянет, ну и ладно. Теперь, мальчик, расставь, ноги пошире и наклонись до земли. Очень уж унизительно было выполнять требование покупателя, но ничего не поделаешь, пришлось. Митька стоял, касаясь кончиками пальцев пыльных досок и чувствовал, как чужие сильные пальцы ощупывают его зад. – Ну что ж, – произнес мужчина, – глистов вроде бы нет. Но я смотрю, нет даже следов наказаний? Странно, не находишь ли? Зад и спина раба должны нести обыкновенные в таких случаях отметины. – Это очень послушный мальчик, – сейчас же принялся объяснять купец. – Его не за что наказывать! – Чтобы мальчишку да не за что было наказывать? – добродушно рассмеялся покупатель. – Так не бывает. А кстати, с чего ты взял, будто он такой послушный? Давно ли ты его приобрел? – Он у меня уже три года в услужении! – торопливо сказал купец, украдкой делая свирепые глаза Митьке. – Показал себя с лучшей стороны. – Три года, говоришь? Интересно, интересно. Он что, все эти три года просидел в темном чулане? Смотри, какая у него белая кожа! Судя по цвету его волос, это невольник из дальних северных пределов Сарграма, но даже и таких быстро меняет олларское солнце. Купец досадливо хмыкнул. – Ну, почтенный, вы же знаете, всегда бывают исключения. Значит, так дали ему боги. Многие вообще сочли бы его бледность оригинальной… особенно если поставить мальчишку в пару с загорелым до черноты… это, знаете ли, будет смотреться. – Благодарю, но мне этого не требуется, – усмехнулся покупатель. – Мне слуга нужен, а не красивая безделушка. Ладно, пускай три года… Всякие чудеса бывают. Значит, он умеет все, что полагается комнатному слуге? А также ухаживать за лошадьми, работать на земле, готовить пищу, стирать? Скажи, мальчик, ты все это можешь? Митька на миг замялся, но потом энергично закивал. Оставаться во власти взбешенного неудачей купца ему не хотелось совершенно. А как повернется с этим мужиком, это еще посмотрим. Во всяком случае, достаться толстому мельнику было бы ничуть не лучше. – Слушай, а он что, немой? – удивился мужчина. – Кивает, вместо того чтоб ответить. – Отвечай, когда господин спрашивает! – нагнувшись к его уху, яростно прошипел купец, и Митька суетливо заговорил: – Да, конечно, я это умею, да, могу. – Вдобавок еще и дерзкий мальчик-то, – усмехнулся покупатель. – Обращаясь к свободнорожденному, не прибавляет “господин”. Его что, совсем манерам не учили? А, купец? Ты же только что сказал, будто он три года был у тебя в доме. Странно это как-то, знаешь ли. Скажи, парень, а ты вообще давно в рабах-то? – Ну… – замялся Митька, – не очень. То есть недавно… – Покосившись на взбешенного купца, он тут же поправился: – Хотя вообще-то давно, три года, просто я думал, что давно – это всю жизнь, а я же не всю жизнь, я три года… О том, что три года в действительности укладывались в два дня, он благоразумно умолчал. – И вот что еще интересно, – медленно произнес покупатель, – я не наблюдаю на нем рабского клейма. Ты ведь знаешь, купец, что согласно прошлогоднему указу нашего великого государя Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, всех олларских рабов полагается клеймить в установленном порядке, с уплатой соответствующей пошлины в государеву казну. Как же так, уважаемый? Купец испугался. Это было заметно невооруженным глазом. Пальцы его судорожно стискивали друг друга, левая щека начала ощутимо подергиваться, мышцы непроизвольно напряглись. Даже Митька понял, что его ироничный покупатель говорит не просто так, прикалываясь, а как чиновник, исполняющий скучную, но необходимую службу. – Впрочем, – заметил мужчина, – когда ты продашь мальчишку, это будет уже не твоей заботой, а нового владельца. Которому придется заплатить за клеймо и за пошлину четыре огрима. Исходя из этого, – он сделал паузу, – а также и из прочих открывшихся обстоятельств, я пришел к выводу, что мальчик несколько не соответствует твоему радужному описанию. Над ним еще немало предстоит поработать. Поэтому я даю за него пятнадцать огримов, и ни медяшки больше. Согласен? Айгъя-Хоу вынужденно кивнул. Сейчас, после разговора о клейме, торговаться ему было совсем уж не с руки. – Ну что ж, – улыбнулся мужчина, – приятно видеть разумного человека. Итак, уважаемый, получи. – Он расстегнул висевший на поясе кошель, запустил туда руку и принялся считать серебряные монеты. – Ровно полтора десятка. На зуб проверять будешь? Купец отчаянно замотал головой. – Ну что ж, тогда пойдем запишемся. Они направились к сидящему за столиком старичку, дали мелкую монетку, старичок тут же, выхватив верхний лист из стопки, принялся скрипеть. Митьке эти минуты показались вечностью. Он стоял сейчас на грязных досках, на нем не было ошейника и по идее он мог бы рискнуть – юркнуть в толпу, опрометью метнуться в ближайший переулок, а потом… потом будет видно. И был краткий миг, когда он едва не рванулся. Но – не вышло. Предательская слабость в коленках. И тут же он принялся убеждать себя, что бежать бесполезно. Во-первых, его сейчас же схватят или подстрелят – стражники-то никуда не ушли, вон стоят возле сарая, болтают и ржут как кони. Анекдоты, небось, травят. Ржут-то они ржут, а ловить убегающих рабов наверняка обучены. Во-вторых, даже если он прорвется сквозь толпу – что дальше? Он не знает города, он попросту заблудится в этих похожих одна на другую кривых улочках, и никто ведь его не спрячет, не укроет, никому не нужно неприятностей. В-третьих, объявят розыск. Нет ничего глупее, чем бежать сейчас. Вот потом, когда он освоится в этом мире, обзаведется знакомствами, деньгами, тогда и стоит попробовать. А сейчас… Но он и сам понимал, что мудрыми рассуждениями всего лишь прячется от собственного страха. К чему оправдания? Не смог, струсил – значит, не смог. Теперь надо молча принять собственную судьбу. – Подойди сюда, мальчик! – строгим голосом велел ему купец. – Назови свое имя, как требует того ритуал. – Митька, – слово вылетело изо рта раньше, чем он успел подумать, не лучше ли было назваться как-то более по-местному. Старец за столиком быстро нацарапал несколько закорючек и возгласил неожиданно звучным голосом: “Сим свитком удостоверяется, что раб по прозванию Митика, четырнадцати лет от роду, в кости тонок, ростом три локтя и половину ладони, с волосами прямыми, светлыми, глазами серыми, приобретен состоящим на государевой службе кассаром Хартом-ла-Гиром в граде Ойла-Иллур восьмого дня месяца Малой Воды в год шестнадцатый от воцарения великого государя нашего Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, с уплатой положенной в государеву казну подати, что и заверяю малой печатью я, ничтожный писчий левой руки Сиуру-Хмайо. Дано восьмого дня месяца Малой Воды в год шестнадцатый от воцарения великого государя нашего Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после”. – Ну и ладно, – усмехнулся новый Митькин хозяин, пряча свиток в кошель. – Удачливый ты человек, Айгъю-Хоу, пятнадцать монет получил там, где красная цена одиннадцать. А вот за что я отдал эти монеты? Гляди, купец, если твои слова о превосходных качествах этого невольника окажутся ложью… тогда тебе придется дать некоторые объяснения в государевой Палате Наказаний. Купец нервно вздохнул. – Не желаете ли, господин, ошейничек приобрести? – только и спросил он. – Или вы его так поведете? За три медяшки уступил бы. – Благодарю, любезный. Не требуется. От меня, знаешь ли, сбежать сложно, а дома я подберу паршивцу соответствующую сбрую. Ну что, мальчик, – положил он руку на плечо Митьке, – пойдем. И они пошли – вдаль от досок площадки, от сарая, от напряженно глядевшего им вслед купца Айгъю-Хоу. Тошнило, и, несмотря на жару, плясали по коже мурашки. Глухо, мутно ныло в голове, и вертелись там рваные позавчерашние картинки. 2 Как все было классно! Меньше недели оставалось до летних каникул, до избавления от нудной тягомотины. Домашние задания, сменная обувь, записи в дневнике, и конечно, уроки, уроки… Митька не то чтобы очень уж ботанил, до института еще целых три года, но все-таки напрягаться приходилось. Во-первых, классная Галина Ивановна, в просторечии Глина. Вреднее и дотошнее ее, наверное, во всей Москве не найти. Нет чтобы сам живешь – давай другому. Типичный “совок”. Во все ей нужно сунуть свой остренький птичий носик – кто какой урок прогулял, вовремя ли из журнала выставлено в дневник, на месте ли дежурные. И ведет она не какую-нибудь занюханную биологию, а русский. Это значит – каждый день уроки, и она все домашки проверяет, почище налоговой полиции роет, кто где какую запятую пропустил. Во-вторых, мама. Тоже плешь проела, учись, учись, ты что, как отец хочешь? Можно подумать, отец намылил лыжи в другую семью из-за своих доисторических школьных двоек. Но мама все ноет и ноет, и чуть что, звонит Глине, контролирует. Митька порой от ее нытья бесился и хлопал дверью, обещая уйти навсегда к ядреной фене. Но к ядреной фене не получалось, потому что уже к вечеру мама начинала обзванивать всех одноклассников и вообще друзей (Митька подозревал, что она в свое время добралась до его записной книжки). Затем наступала очередь милиции, больниц, моргов. Что еще взять с человека, чье любимое чтение – раздел криминальной хроники в газетах? Нет, конечно, если бы не ее сердце… Но сердце и в самом деле было, за карвалол она хваталась не для понта. Приходилось возвращаться, хотя, конечно, были кадры, у которых без напрягов можно прокантоваться и неделю, и месяц. Да, прокантоваться, а потом? Вернуться и обнаружить ее в больнице? Или… Про “или” не хотелось и думать, и потому он, прошвырнувшись по городу, к ночи возвращался домой, хмурый и неприступный. Молча слушал мамины причитания, жалобы в пространство – про “отсутствие суровой мужской руки”, про “наклонную плоскость”, по которой он катится с ускорением в несколько “g”, про свою совершенно необъяснимую черствость и безответственность, про две работы, на которых она с утра до ночи крутится ради неблагодарного обормота. Молча ел на кухне остывший ужин (“ты уже достаточно большой, чтобы разогреть самостоятельно”), молча ложился – до телевизора в такие дни его не допускали, а скандалить уже не оставалось ни сил, ни желания. Потом опять же, обещанный компьютер. Это был серьезный стимул, хотя Митька и понимал, как мала вероятность – с его стороны требовалось “закончить год без троек”, а это все равно что на Эверест подняться в домашних тапочках. Глина выше тройки ему принципиально ничего в году не выставит, он ее и впрямь достал. Потом химик, желчный и ядовитый, как и все его реактивы. Четверка тут вряд ли обломится. С физикой и географией та же хрень. Но вдруг? Им ведь тоже процент успеваемости нужен, Митька знал, слышал ихние разговоры. Так что шансы были, невеликие, но были. Хотя порой ему и хотелось махнуть на все рукой и покатиться вниз, с ледяной горки, по той самой “наклонной плоскости”, как вот, например, Лешка Соколов, позор школы и по совместительству ее же гроза. Вот живет же человек в полный рост, оттягивается не по-детски, ловит с жизни кайф, и плевать ему на все эти двойки, записи, звонки родителям. Впрочем, его предкам уже и не звонят – убедились, что без толку, старшим Соколовым тоже все поровну. Хотя по жизни Лешка вполне нормальный пацан, юморной, а что на институты ему начхать, так, может, и в самом деле оно нафиг? От армии, конечно, отмазка, но опять же не всюду, да и платить надо, зачеты всякие, курсовики. Сосед Миха, второкурсник энергетического, про эти дела рассказывал в подробностях и картинках. Может, и вправду лучше два года отпахать, зато потом жить как белые люди? Но не хотелось забивать голову тухлым. Вокруг было кипение зелени, буйство красок и запахов, солнце жарило совсем по-летнему, так что и джинсовая куртка оказалась лишней, он снял ее, кинул на плечо. Рядом были друзья, надежные, проверенные – Илюха Комаров, Санька Баруздин, такие же, как и он, ветераны “8-б”, и звучала отовсюду музыка, где-то в отдалении крутились аттракционы, визжали в радостном ужасе мелкие дети, а пиво “Балтика” приятно размягчало мир, делало его каким-то более плавным, более правильным. Внутри у каждого плескалось уже по бутылке. Вообще-то сперва их обломали. Когда Илюха сунулся в ближайший ларек со смятыми червонцами, толстая бабища-продавщица глянула на него пасмурно и объявила, что сопливым пиво не положено, ибо нефиг, и что у нее у самой такой же вот лоботряс произрастает, и будь она сейчас в своем праве… Ей пришлось объяснить, кто тут на самом деле сопливый и что в скором времени может случиться с ее ларьком. Бабища не снизошла до ругани и скрылась внутри. Нет, конечно, жечь поганый ларек они не собирались, это, как Санька выразился, “членевато”, каждому ведь известно, что ларька без “крыши” не бывает, а “крыша” наедет покруче тетеньки-майора в инспекции по несовершеннолетним, где Митьке с Илюхой бывать еще не приходилось, а вот Санька давно уже прописался. Но прийти сюда ближе к ночи и написать на стенке несмывающейся краской кое-что интересное и поучительное – это было заманчиво. Впереди нарисовалась цель, в одном букете с музыкой, листвой и солнечными зайчиками. А пиво они взяли в ларьке напротив, где унылый, весь какой-то засушенный парень обслужил их без звука. И спустя пару минут настроение поднялось, все вокруг стало таким, каким и должно быть всегда – праздничным и волнующим. Пошли в зал игровых автоматов, и там уж оттянулись классно, шуточками и подначками подогревая накатывавший острыми волнами азарт. Полтора часа утопили точно брошенную в воду монетку. Просадили, правда, немного, потому что много после пива и не было, плюс еще хряпнули по пломбиру в шоколаде. Постепенно, болтая сразу обо всем и ни о чем конкретном, они забрели на дальнюю аллею. С обеих сторон от узкой полосы асфальта тянулись вековые лиственницы, сквозь их тень и солнце пробивалось с трудом, и звуки из “культурного сектора” тоже истончались, гасли, и только их собственные голоса выбивались из ватной тишины. Но все же чего-то не хватало. – Может, еще по пиву, мужики? – задумчиво протянул Митька, потому что говорить уже стало не о чем, вроде бы все перетерли. – А чего? А вполне! – отозвался народ и полез в карманы, подсчитывая финансы. Не хватало как минимум червонца. Брать две бутылки на троих? Можно, конечно, но не маловато ли? Да и делить поровну – как в анекдоте про алкаша и двадцать четыре бульки? – Ништяк, пацаны, на ровном месте проблему развели, – ощерил прокуренные зубы Санька. – Сейчас мы тут какого-нибудь мелкого кекса заловим, и будет нам чирик. – А не стремно? – усомнился практичный Илюха. – Мне, если чего, влипать сейчас ни в какую фигню неполезно, мне на деньрод предки видеоцентр обещали. – Сконил? – усмехнулся Санька с видом крутого как вареное яйцо знатока жизни. – Не ссы, это ж легкотня! Вот сейчас и пойдем, к “детскому городку”, там и ждать долго не придется, и слинять есть куда. Айда! Митьку особо уговаривать не пришлось. Идея ему понравилась. В самом деле, этих мелких нужно время от времени тыкать носом в их ничтожность. Его и самого в детстве так стопорили, значит, нужно у жизни отыграть, чтобы все по справедливости. До “детского городка” было недалеко, минут десять ходьбы. Несколько лет назад Митька бывал там часто, а летом его загоняли в “городской оздоровительный лагерь” в этом самом “детском городке”. …Отловить “мелкого кекса” оказалось не столь просто, как обещал Санька. Минут пятнадцать они шатались по асфальтовым дорожкам, бродили по аллеям, прятались за пышными кустами сирени. Но все им не везло – либо дичь бродила стайками, либо рядом маячили взрослые, либо просто было безлюдно. Видимо, младшие школьники, как нормальные люди, тоже тусовались в “культурном секторе”, где аттракционы и мороженое. А многих, наверное, вообще в парк не пустили, несмотря на конец мая, теплынь и окончившиеся уроки. Боятся родители за своих лапочек. Времена ужасные, криминальные, со всех сторон подстерегают разные опасности. “Мы, например”, – самодовольно подумал Митька. Однако терпение и труд, как и положено, всё перетерли. Вдали аллеи показалась одинокая детская фигурка, и шла она, точнее, бежала вприпрыжку, как раз по направлению к ним. – Ага, – возбужденно шепнул Санька, – клиент приближается. Жертва и впрямь приближалась к кустам, за которыми таилось трое охотников. Мальчишка на вид класса из третьего, в новеньком джинсовом костюмчике, щупленький, как инкубаторский цыпленок, черные волосы, с утра, должно быть, аккуратно причесанные, растрепались. Куда-то он, видимо, сильно спешил, и потому лишь в самый последний миг заметил Саньку, выскочившего из-за кустов ему навстречу и гостеприимно распахнувшего объятия. – Слышь, пацан, а ты че такой борзый? – строго поинтересовался Санька, заступая ему дорогу. Пацан нервно дернулся, отпрыгнул, но сзади уже на тропинку выскочили Митька с Илюхой, перекрывая добыче пути к отступлению. – Чего вам надо? – насупившись, заныл пацан. – Я вас что, трогал? – Во, блин, как мелкие охамели, – сейчас же возмутился Санька, цапнув мальчишку за плечо. – Ты че, козел, на меня наехал, да? – Пускай карманы вывернет, – заметил практичный Илюха. Он, казалось, намекал: каждая минута промедления несет в себе риск – вдруг вот сейчас кто-нибудь появится, большой и опасный? А не дай Бог еще при ксиве и дубинке. – Ты в натуре не понял, пацан? – строгим учительским голосом произнес Санька. – Вы что, по правде? – на глазах у мальчишки выступили пока еще мелкие, но готовые разразиться истошным ревом слезы. – А ты думал – дядя шутит? – включился в игру Митька. – Ты ему задолжал полтинник, забыл, что ли? – Когда? – растерянно пробормотал пацан. – Я же никого из вас не знаю! – Как когда? – осклабился Санька, – вчера ж брал, до сегодня. Давай, гони пятьдесят деревянных, не жмотись. – А то на счетчик поставим, – хохотнул Митька, наблюдая за готовым разреветься пацаном. – Десять процентов в день. Что такое процент, учили? Решал задачки? Это было приятно – смотреть, как часто-часто дергаются его ресницы, растягиваются губы, и едва ли не ноздрями ощутимый аромат детского ужаса расплывается вокруг, точно волны от брошенного в пруд камня. – И не вздумай шуметь, – добавил Илюха. – Только больше получишь. Перейдя к делу, он аккуратно охлопал пацану карманы, залез ладонью под куртку и вскоре торжествующе извлек два мятых червонца. Засунув руку в карман брюк, он выгреб оттуда небольшую горстку мелочи. – Что ж так мало? – огорченно покивал головой Санька. – Не хватает до полтинника. Как расплачиваться думаешь? Банковским переводом? – Я… – захныкал мальчишка, – я про вас в милицию… – Ой, как страшно! – кривляясь, присел на корточки Санька. – Я просто обоссался весь. А ты знаешь, что такое западло? В ментовку стучать – это западло, это, дружок, не по понятиям, за это полагается наказывать. Пойдем-ка вон туда, в кустики. Правильно поняв его кивок, Митька с Илюхой ухватили пацана за локти и быстро уволокли в заросли подальше от тропинки. Теперь, если кто и появится, хрен чего увидит. Лишь бы этот мелкий не принялся вопить. Впрочем, вряд ли, по нему видно, насколько испугался. А люди, это Митька знал твердо, делятся на два типа. Одни от страха орут, а у других типа оцепенение бывает. – Ну, – продолжал Санька, когда они удалились от дорожки метров на двадцать, в глухой ельник, изредка разбавленный молодыми березками, – сейчас мы тебе объясним, что со стукачами бывает. Сам-то не в курсе, а? Мальчишка угрюмо молчал. – Не слышу ответа, – сурово произнес Санька и для острастки щелкнул пацана по носу. – Молчание означает неуважение, – поддержал его Митька, чувствуя в душе какую-то куцую, но тепленькую радость. Пацаненок сейчас был целиком и полностью в их власти, и с ним можно было сделать все что угодно, мелкому оставалось лишь терпеть. Молча или со слезами – вот и весь его выбор. – Во-во! – оживился Санька. – Именно неуважение! А человек, не уважающий старших, – произнес он с интонациями Глины, – подрывает тем самым общественные устои и грозит как своей судьбе, так и судьбе своей страны, своего народа… Так что не телись, когда старшие спрашивают! – Ну… – замялся мальчишка, – бьют, наверное? – Ха, бьют, – насмешливо протянул Санька. – Стучать – это не по понятиям, за такое “опускают”. Ты знаешь, что такое “опускают”? Пацан молчал, прижимаясь лопатками к стволу огромной древней елки. Илюха с Митькой по-прежнему цепко держали его за локти, однако в этом сейчас уже не было необходимости, парнишка обмяк от страха, от осознания грядущей неизбежности. – По глазам вижу, что знаешь, – удовлетворенно заметил Санька. – Грамотный, значит, телек смотришь. Ну, спускай штаны. Илюха поморщился. Да и Митьку холодом обдало. Определенно, Санька сегодня слетел с тормозов, но ведь не скажешь ему – высмеет “птенцов желтоклювых”. – А может, ну его нафиг? – нерешительно протянул Илюха. – Деньги вон они тута, дадим по шее и пойдем себе, возиться с ним еще… – Нет, так не по понятиям, – недовольно протянул Санька. – Наказывать надо. Но, – что-то, видимо, замыслив, продолжил он, – мы его действительно на первый раз пожалеем. Опускать не опустим, зато… Он че сказал – “бьют”. Вот и мы его смальца. Не калечить же его, почки там плющить, “яичницу” делать. Мы иначе накажем. Димон, – кивнул он Митьке, – выломай-ка где-нибудь тут ветку, знаешь, длинную чтобы и гибкую. А ты, борзый, – повернулся он к мальчишке, – давай, спускай штаны-то. Ща мы тебя березовой кашкой угостим. И смотри у меня, пикнешь хоть раз – вдвое больше получишь. Митька хмыкнул про себя и огляделся. Ну вот так-то все же получше первоначальных Санькиных закидонов. Вот эта березка очень даже вполне, вот мы сейчас этот прутик отломим, он как раз что надо. – Стоять! – раздался сзади негромкий и даже вроде незлой голос, но почему-то брызнуть в стороны не получилось. Устланная хвоей земля засосала ступни не хуже трясины, в желудке что-то булькнуло – и возникла странная, пугающая своей непонятностью пустота. Митька медленно обернулся. Возле елки стоял среднего роста дядька в старомодном сером плаще, лысоватый и худощавый, с загорелым морщинистым лицом. Вроде не было в нем ничего особенного, и у Митьки даже мелькнула мысль, что уж втроем-то они этого лоха точно бы затоптали. Илюха вон на таэквандо пятый год ходит, да и у них с Санькой нехилый опыт уличной драки имеется. Но, вспорхнув яркой бабочкой, мысль эта съежилась робкой гусеницей и тотчас же уползла обратно в мозги. Он осторожно взглянул на приятелей. Тех вроде тоже приморозило, как, впрочем, и жмущегося к елке пацана. – Ну и что же мне с вами делать? – задумчиво протянул незнакомец. Санька попытался было что-то вякнуть, но вдруг как-то странно дернулся и тяжело задышал – будто его пчела в язык ужалила. У Илюхи подозрительно заблестели глаза, да и сам Митька почувствовал знакомое жжение. А еще – холод внизу живота. – Ладно, с тобой, мальчик, все более-менее понятно, – кивнул он сжавшемуся мелкому. – Возьми свои двадцать четыре рубля и дуй отсюда поскорее. В его ладони вдруг оказались два смятых червонца и мелочь – те самые, что Илюха недавно вынул у “клиента”. Мальчик, робко приблизившись к непонятному человеку, взял деньги и судорожным движением сунул их в карман. А после опрометью кинулся прочь. – Да, и застегнись, – усмехнулся ему вслед мужчина. Помолчал, задумался. Было удивительно тихо, даже птицы замолчали, и заткнулись стрекотавшие весь день кузнечики, и ни звука не доносилось со стороны “культурного центра” – точно невидимая стена опустилась на полянку, отрезав ее от остального мира. – Да, вот с вами что делать? – тем же задумчивым тоном произнес человек. – Давайте-ка я на вас посмотрю. Его “посмотрю” ничуть не походило на обычный взгляд. Митьке почудилось, будто в каждую клеточку его тела вливается нечто странное, чужое и в то же время смутно знакомое. Это оказалось не больно, но столь жутко, что сами собой забегали мурашки по коже. – Так, сопляки, все с вами понятно, – подвел наконец итог мужчина. – Все-таки лучше, чем ничего… Вы двое, – каким-то брезгливым жестом указал он на Саньку с Илюхой, – можете уйти. Отлипнете! – властным тоном велел он, и Митькины приятели робко пошевелились, точно пробуя землю на прочность. – Уходите и больше не обижайте младших. А чтобы сия мораль лучше запомнилась, – хмурое лицо его осветилось хищной улыбкой, – вам придется пройти через боль. Это случится скоро, и советую побыстрее добраться домой, а то еще прихватит по дороге. К врачам не ходите, не поможет. Все, кыш отсюда! – прикрикнул он, и Саньку с Илюхой как ветром сдуло, лишь ветки вслед им заколыхались. – А вот с тобой интереснее, – сказал незнакомец, дождавшись, когда Митькины приятели исчезнут. – Возможно, в твои планы не входило достаточно длительное и занимательное путешествие, но кто ж тебя спрашивать-то будет… Ты ведь сам сюда пришел… А ну, посмотри мне в глаза, – строго велел он, и Митька, не решаясь ослушаться, поднял голову, встретившись с лысоватым мужчиной взглядом. Глаза! Эти бездонные серые озера затягивали в себя, ломая Митькину волю, сминая мысли, стирая весь огромный мир вокруг. Еловые ветви, молодая травка, подернутое волокнистыми облачками небо вдруг помутнели, расплылись, как на плохой фотографии. Секунды растянулись резиновым бинтом, слепящее безмолвие сгустилось вокруг, заклубилось темной воронкой, и Митька всей кожей ощутил, как его засасывает туда, в жадную глубину, а там… Там что-то трещало, рвалось, со скрежетом проворачивались гигантские колеса, злыми кошачьими глазами вспыхивали зеленые огни, гудела огромная черная струна, растворяя все. Ничего и не стало – сомкнулась вокруг жадная пустота. 3 Виктор Михайлович врубил конфорку под чайником. Есть ли в нем вода, он проверять не стал – знал, что есть. Потом принялся за скопившуюся в мойке гору посуды. Вот тебе, тарелка – каплей “фэрри” тебя, и мочалкой, и насухо полотенцем, и в шкаф… теперь вилка… сказано, вилка, а не попавшийся под руку половник. Мытье посуды успокаивало, смягчало плескавшуюся в мозгах ярость. А злиться не следовало, нужно разобраться во всем спокойно, по возможности не нарушая закон. Он выкрутил кран и прислушался. В комнате сына вроде было тихо. Ну, слава Богу, уснул. Этого и следовало ожидать – кроме валерьянки, тот выпил растолченную в ложечке таблетку димедрола. До вечера точно проспит, а хорошо бы и до утра. Утром все будет лучше. Конечно, никакой школы, пускай отлеживается. Психотравмы быстро не проходят, они вообще никогда не проходят, лишь прячутся в темные глубины, откуда время от времени и выплывают – как хищные рыбы… Да и все равно, учебный год фактически завершился. Ничего страшного, если Лешка последнюю неделю побудет дома, оценки и так ясны, а Татьяне Сергеевне надо будет позвонить и предупредить, что вот сложились обстоятельства… А в какую именно фигню они сложились, учительнице знать необязательно. Хорошо хоть Настя поехала на этот свой трехдневный бухгалтерский семинар. Сейчас пришлось бы поить лекарствами не только сына, но и жену. А учитывая, что ее последняя кардиограмма ни к черту не годится… Лешку нужно будет предупредить, чтобы матери ни полслова. Он умный, он поймет. А этих поганцев он отыщет, и лично, своими руками… Виктор Михайлович усмехнулся, с сомнением глянув на свои руки. С его ростом метр семьдесят, весом пятьдесят пять кило, ранней лысиной и язвенной болезнью – и впрямь сомнительно. Судя по Лешкиным словам, поганцы уже вполне сформировались, лет по пятнадцать, не меньше. Как раз подходящие силы, чтобы втроем издеваться над десятилетним мальчишкой. Он с силой сжал челюсти. Нет, конечно, не сам. Найдутся и другие, более приспособленные к тому руки. Виктор Михайлович еще не решил, пустить ли дело по официальным каналам, или задействовать ребят-оперативников. Те, разумеется, с радостью возьмутся, но все-таки это породит тенденцию… опасную тенденцию. Чайник засвистел, зафыркал и разразился в пространство плотной, клубящейся струей пара. Виктор Михайлович выключил газ, ополоснул заварочный чайник, плеснул внутрь кипятку – прогреть. Привычные манипуляции успокаивали. Стараясь не шуметь, он подобрался к комнате сына, аккуратно приоткрыл дверь. Слабый ветерок, вливаясь в раскрытое окно, чуть шевелил занавеску, невидимыми пальцами гладил листья герани на подоконнике, развешанные по стенам рисунки, колыхал края брошенной на спинку стула одежды. Лешка спал, разметавшись по кровати, обхватив руками подушку. Одеяло почти сползло на пол, худенькие лопатки под майкой вздрагивали. Виктор Михайлович минуту постоял рядом, сдерживая дыхание и еще что-то – вязкое, мутное, поднимающееся со дна. При мысли о том, что подонки собирались сделать с его сыном, в груди разрасталась гулкая пустота, и он всё сильнее стискивал пальцы. Потом поправил одеяло, осторожно укрыл Лешку и на цыпочках вышел, затворив за собой дверь. Ну что ж, пора действовать. На кухне он подтянул к себе старый, многократно роняемый телефонный аппарат и принялся накручивать диск. – День добрый! Будьте добры майора Дронина. Что? Это Петрушко его беспокоит. Нет, девушка, никаких шуток. Не Петрушка, а Петрушко. “О” на конце. Виктор Михайлович Петрушко. Николай знает. Девушка, я, конечно, могу перезвонить и позже, но вот у вас будут неприятности. Да? Неужели? А вы все-таки по селектору доложите, так лучше будет. Он перевел дыхание, пока в трубке висела ватная пауза. – Ну вот видите, девушка. Что? Нет, все в порядке, работайте. Привет, Коля! Я гляжу, за такими девочками ты как за каменной стеной. Вашему министру, наверное, дозвониться легче. Нет, зачем же по мобильному, деньги жечь? Как жизнь, Коля? Трудишься? Спасибо, да. Слушай, у меня тут дело… Ты не мог бы подскочить ко мне? Что? Нет-нет, домой. Адрес-то помнишь? Дом тринадцать, квартира пятьдесят четыре. Да я понимаю, но тут действительно дело тонкое, помощь твоя нужна. Через час? Годится. Все, Коля, жду. Виктор Михайлович пошарил в холодильнике. К чаю всяко бы нашлось, но при встрече с Колей не помешает и что-нибудь покрепче. Он извлек из недр буфета пузатую бутылку коньяку. Хороший коньяк, его Мартьяныч года два уже как подарил, а вот все стояло, случая ждало. Более веселого случая… В ожидании гостя Виктор Михайлович подмел пол, вымыл плиту, протер клеенку стола. Больше убирать было нечего, он оседлал табуретку и бездумно глядел в окно. Деревья, окутанные облаками яркой, молодой еще листвы, слегка колыхались под ветром, в открытое окно доносились детские крики, визг автосигнализации, лязг трамваев. Окно выходило на север, солнце здесь не показывалось, оно сейчас заливало Лешкину комнату. Хорошо он догадался задернуть там занавески. Не стоит Лешке просыпаться. Нет, как все-таки хорошо, что Настя семинарничает во Владимире. Ну вот как бы он объяснил Колин визит? Когда в семье беда, гости бывают лишними. Если это, конечно, просто гости. А с другой стороны, с чего бы это к скромному старшему инженеру Петрушко пришел майор МВД, да еще из уголовного розыска? Настя вот уже двенадцатый год их брака была уверена, что благоверный ее, Виктор Михайлович, трудится старшим инженером в оборонке, в полуживом проектном институте, не хватая звезд с неба и получая весьма средние по нынешним временам деньги. Так было правильно, так было нужно. Ей совершенно незачем знать, что ее лысенький Виктор Михайлович – полковник, начальник аналитического отдела в УКОСе, то есть в “Управлении по контролю за оккультными сообществами”. В стране вообще не более двух-трех десятков человек знали о существовании такой организации – и то включая президента и министров-силовиков. Острые на язык укосовцы порой именовали родную контору коротко и емко – Инквизиция. …Их было немного, полсотни сотрудников – на всю огромную, протянувшуюся от Балтики до Курил страну. Разумеется, в случае необходимости они легко задействовали федеральную Службу, но конечные исполнители, действуя по приказу своего начальства, понятия не имели, куда тянутся ниточки. Иначе сохранить Управление в тайне нельзя, а без тайны мало того, что международный скандал, так еще и эффективность снизится до нуля, “объекты внимания” остерегутся, уйдут в глухое подполье. Или, напротив, объединят усилия и тогда мало не покажется, тем более, что закон ничем не поможет, магическое воздействие находится по ту сторону права… Петрушко подозревал, что они, укосовцы, в мире не одиноки, наверняка подобные службы есть в большинстве стран, но если и так, режим секретности соблюдался не менее тщательно, и никаких коллег обнаружить пока не удалось. А временами очень хотелось пообщаться, сравнить методики, поделиться опытом, договориться о совместных разработках. Но, видно, не судьба. А зарплата и впрямь была невеликая. Побольше, конечно, инженерской, но на Багамы не поездишь. В УКОСе с самого его основания придерживались аскетических традиций, и были к тому резоны. Виктора Михайловича это вполне устраивало. А когда жена-бухгалтерша корила его низким окладом и то и дело предлагала перевестись к ним в компанию “Компьютер-лайт”, он лишь грустно качал головой и говорил, что любит свою работу. А на жизнь всегда подхалтурит переводами и курсовиками нерадивым студентам, дело хлебное. Настя порой всхлипывала, но в целом воспринимала это как неизбежность. – Проходи, Коля! Да не разувайся, на улице чисто. Вот, давай сюда. Да, на кухню. Насти нет, на семинаре, завтра только приедет. Ты как? – он щелкнул ногтем по пузатой коньячной бутылке. – Будешь? – Нет, Виктор Михайлович, нельзя, я на колесах. Ограничусь чаем. – Жаль… – Петрушко убрал так и не пригодившуюся бутылку обратно в буфет. – Ну ладно, чаю так чаю. В общем, ты извини, что так вот с места в карьер от дела тебя оторвал, но понимаешь, когда внутри кипит все… – Что стряслось? – коротко спросил Дронин, размешивая в чашке сахар. – Сегодня в Измайловском парке трое несовершеннолетних подонков ограбили моего сына и чудом не успели надругаться над ним. К счастью, там какой-то прохожий рядом оказался, как-то воспрепятствовал… в общем, Лешка сумел убежать. Домой пришел такой… сказать “в истерике” значит ничего не сказать. А ты ведь в курсе, как это на нем отражается и чем может кончиться. Понятное дело, всех подробностей он в таком состоянии сообщить просто не мог. – А что сейчас? – Сейчас спит, я его таблетками накормил. Завтра, думаю, сможет дать связные показания. Короче, Коля, у меня к тебе большая просьба. Найди этих… эту мразь. Они должны ответить, понимаешь? – Я все понимаю, Виктор Михайлович, – хмуро произнес Дронин, обжегшись чаем. – Но вы же знаете, тут не то что часы – минуты решают. Когда это случилось? – Домой он прибежал в половине четвертого. – Надо было срочно набирать “02”. Возможно, по горячим следам… – Коля, дорогой, – Петрушко пристально взглянул на него, – не до того было. В любую секунду мог начаться припадок, мне Лешкина жизнь, знаешь ли, важнее мести. Ну ты сам представь, даже если бы меня в отделении не послали на фиг, даже если бы я туда прибежал обмахиваясь всеми своими корочками, разве можно допрашивать ребенка в состоянии аффекта, тем более, эпилептика? – Это будет тяжело… – задумчиво протянул Дронин, намазывая масло на хлеб. – Это теперь только через инспекторов по “недоноскам”, через их контакты… – Коля, – терпеливо заговорил Виктор Михайлович, – я это понимаю. Поверь, вычислить ту пакость, что нагадила Маришке, тоже было непросто. Я даже думаю, что сложнее, потому что это не сопливые пацаны, а профессионал в своем роде. Он не стал уточнять, что “пакость” была ведьмой в хрен знает каком поколении. Зачем? Коля ведь никогда не общался с потомственной ведьмой, и не надо ему. Дронин судорожно вздохнул. Даже сейчас, спустя четыре года, вспоминать ту историю ему было больно. Всё тогда получилось, хотя Колину жену вытянули в последний момент. Еще бы неделя-другая – и четвертая стадия, на сто процентов неоперабельная. Но успели, темную печать сняли, и сейчас Марина уже приучает к горшку одно дитя, вынашивая при этом второе. Понятное дело, майор Дронин знал лишь то, что ему следовало знать. Он искренне был убежден, что Виктор Михайлович служит в ФСБ, занимаясь там загадочной стратегической аналитикой, о которой, само собой, распространяться не положено. А с Колиной проблемой справились, дескать, его знакомые врачи-экстрасенсы, Гена с Ларисой. Ребята из ФСБ лишь сумели найти их по своим каналам и настроить на сотрудничество, а дальше те уж сами… Ясное дело, благодарность майора Дронина не знала границ, и этим Виктор Михайлович иногда по служебной надобности пользовался, так было проще и быстрее, чем задействовать смежников-федералов. – Ладно, Виктор Михайлович, вы меня за советскую власть не убеждайте, я и так давно против. Сделаю все, что могу, и даже на три копейки больше. Завтра можно будет побеседовать с мальчиком? – Думаю, да, – кивнул Петрушко. – Завтра подъезжай часиков в двенадцать, лады? – Заметано, – согласился Дронин, вставая из-за стола. – Поскачу я, пожалуй. Тут еще прочих дел – кит не валялся… – Может быть, кот? – уточнил Виктор Михайлович. – Или конь? – Эх, если бы! – махнул рукой майор. – Именно что кит. Большой и толстый. 4 Электричество по его просьбе выключили, и комнату сейчас озаряли лишь свечи, вставленные в стилизованные под старину бронзовые подсвечники. Свечей было вполне достаточно, чтобы видеть лица друг друга, но слабые желтые огоньки не могли выгнать тьму, затаившуюся по углам. Плясали по стенам огромные тени, в воздухе плыл едва заметный приторный дымок, изредка раздавалось негромкое потрескивание. – Не умеют у вас правильные свечи делать, – заметил он, откинувшись на спинку дивана. – И вообще много чего не умеют. – Зато мы делаем ракеты, – усмехнулся хозяин. – Вы знаете, что такое “ракета”? – Представьте себе, – он сухо кивнул. – У нас тоже есть ракеты. Запускают их в государевом дворце, по праздникам. Годовщина восхождения на престол, Солнцестояние, Умилостивление Воды… А железные иглы, протыкающие небесную твердь, мы не делаем. Это тупиковый путь, и вы когда-нибудь тоже это поймете. – Да, разумеется, – согласился одутловатый хозяин. – Материальный космос ничто по сравнению с космосом внутренним, духовным, который раскрывается всякому взыскующему истины, не удовлетворяющемуся внешней стороной вещей… – Да бросьте вы, – он поневоле рассмеялся. – Эти слова – для профанов, для ваших учеников. До чего же вы тут любите красивости! Именно поэтому из вас, Магистр, никогда и не выйдет настоящего мага. Вы вот любите ругать вашу земную цивилизацию, любите помечтать о всяких там Шамбалах с Атлантидами. Да не смущайтесь, я знаю, я тридцать лет изучал ваш мир, для меня вы как линии на ладони. Так вот, даже ругая, вы остаетесь в плену у здешних догм. Вы, например, искренне полагаете, что понять – значит овладеть, что знание – сила, что методы определяются сутью вещей. К магии все это не слишком применимо. Чтобы стать магом, не нужно изучать тайны природы, нужно изменить с ней отношения. Заметьте, Магистр, для этого вовсе не надо знать, как исчисляются расстояния в искаженном пространстве или в какой последовательности произносятся Слова Силы, по-вашему, заклинания. Пока вы не сбежите из той точки, куда сами же себя и загнали, ничего не получится. Вот смотрите, чего вы достигли, лично вы? Вы умеете снимать легкую боль, видеть изгиб линии судьбы, вы можете перекинуть вибрацию болезни из одного тела в другое, вы можете замыкать область, отделяя ее от остального мира. И это все! Ради этого вы двадцать лет изучали магию, доставали манускрипты, бегали от учителя к учителю. Вам, наверное, кажется, что это очень много. А это мало, Магистр, это ничтожно мало. У нас с такими умениями вы не стали бы и придворным магом у наместника провинции, не говоря уже о государе. Вы не можете перемещаться сквозь внутренние слои, вы не можете преодолеть тягу земли, вы не можете создавать огонь или воду из наполняющего внешнюю пустоту Тонкого Вихря. Даже плевое дело – предсказать день и час человеческой смерти, вы и то не в состоянии. Вот хотите, я вам сейчас скажу про вас? – Спасибо, меккос Хайяар, незачем, – поспешно прервал его хозяин. – Этот фокус у нас хорошо известен. Такое знание, во-первых, не проверяемо, а во-вторых, никого не делает счастливее. – Цель магии не в достижении счастья, – наставительно сказал Хайяар. – Я не знаю, в чем ее цель. Подозреваю, что цели нет вовсе. Магия просто есть. И есть мы, маги. Это судьба, ее можно принять, можно отвергнуть. Но ни тот, ни другой выбор не имеет ни малейшего отношения к счастью. Оно эфемерно и мимолетно, добиваться его заклятьями – это все равно что ловить мешком солнечный зайчик. – Ну, многие у нас считают иначе, – закурив, сообщил хозяин. – Счастье измеряется в зеленых бумажках. И знаете, определенная правда в этом есть. Назовем ее отрицательной корреляцией. Стоит уменьшиться у нас количеству этих бумажек – и тут же становится меньше счастья. – Вот как? – заинтересовался Хайяар. – Ладно, хотите я сделаю вас счастливым? Давайте сюда эту зеленую бумажку, этот жалкий заменитель полновесных серебряных огримов. Секунду поколебавшись, хозяин выдвинул ящик письменного стола и принялся что-то там перекладывать. Потом раздраженно произнес: – Может, все-таки включим нормальный свет? Тут же черт ногу сломит. – Вы что, в темноте не видите? – удивился Хайяар. – А говорите, маг… Эх, всему вас учить… – Он щелкнул пальцами, и комнату залил яркий электрический свет. Люстра под потолком переливалась хрустальными подвесками, сразу же съежилась и пропала тьма по углам, зато явила себя взору стильная обстановка гостиной – чешская мебель, персидский ковер, картины по стенам в пышных золоченых рамах. Хозяин достал наконец бумажку с портретом Франклина и с сомнением протянул ему. Хайяар, однако, взять купюру отказался, велев положить ее на стол. Потом приказал хозяину накрыть ее ладонью и медленно, глухо произнес нужные слова. Рука хозяина дернулась, точно пронзенная иглой, и тот коротко вскрикнул. – Больно? – Хайяар старался говорить участливо, хотя внутри его душил презрительный смех. Вот ведь обезьяна! Но, увы, нужная обезьяна. – Не то слово, – боязливо подтвердил хозяин, массирую пострадавшую ладонь. – Это как током в двести двадцать садануть. И зачем? – А вы на стол гляньте, – посоветовал он. – Там прибавилось счастья. Действительно, вместо одной бумажки там лежало две. Совершенно одинаковые. – Обратите внимание на номера, – добавил Хайяар. – Они различаются на единицу. В остальном – совершенно нормальная купюра. Вы теперь не сможете даже сказать, какая из них настоящая. Никакой здешний банк не обнаружит фальшивку. И заметьте, копия не испарится, не превратится в нарзанную наклейку, как написано в одном мудром свитке вашего мира. Это, если выражаться по-вашему, настоящее дублирование вещественной структуры, с коррекцией. Ну, разве это не счастье? Хозяин продолжал массировать ноющую руку. – Не пытайтесь снять боль. Не выйдет, это же ваша внутренняя реакция на магию. Ну ничего, поболит и перестанет. Вы тут вообще, я давно уже заметил, придаете телесной боли преувеличенное значение. У нас с этим как-то проще. Хотя, конечно, для вас мы грубые дикари, – он рассмеялся. – Теперь вы поняли, каким образом будет финансироваться наша с вами операция? – Так просто? – присвистнул хозяин. – Да, так просто и так больно, – подтвердил Хайяар. – Ладно, давайте сперва обсудим дело, а потом уж стоит предаться изысканной беседе с вином и свечами. Итак, нам предстоят три этапа, каждый состоит из двух уравновешивающих перебросок. Пока еще неясно, сразу ли надо будет перемещать все количество… э… голов, или работаем по частям. Это зависит от места, которое вам еще предстоит найти и обустроить. – Какое предполагается максимальное количество? – осторожно поинтересовался хозяин. – Ну, на первом этапе, думаю, около полутора тысяч, хотя лучше закладываться на две. Знаю, трудно, причем собрать контингент здесь, в вашем Круге, значительно сложнее, чем в Древесном. Там сырья много, и там понятно как работать. Про Оллар я вообще не говорю, оттуда придут неслучайные люди. Но вот здесь… Собственно, потому-то Тхаран и обратился к вам, потому-то вы и в доле. Поверьте, зайди речь о десятке-другом человек, мы обошлись бы и своими силами. Но полторы-две тысячи… Тут уже необходимо ваша помощь. Теперь о счастье. Вы как предпочитаете, золотом или этими бумажками? – палец его брезгливо ткнул в безмятежную физиономию Франклина. – Лучше бумажками, – решил хозяин. – С золотом могут возникнуть проблемы, обмен-криминал-“крыши”. Мне говорили еще оттуда, с вашей стороны, что тысяча с головы. Врали? – Нет, Тхаран не опускается до лжи и до крохоборства. Тем более, вы видели технологию. Нам так даже проще, бумагу легчу дублировать, нежели благородные металлы. Не столь болезненно. Хозяин заметно содрогнулся. Видимо, представил, что же такое “болезненно” в олларском понимании. – А что, всякая ладонь годится? – Всякая, – откликнулся Хайяар. – Главное в том, кто будет стоять рядом и пробуждать Словом Силы действие духов воздуха. Это, конечно, должен быть настоящий маг. У вас, Магистр, не в обиду будь сказано, не получится. – Он помолчал, пожевал губами. – Пока, собственно, это все. Расчет после переброски ваших людей к нам, в Оллар. Расходы относятся на ваш счет. Как вы будете людей набирать и что обещать, меня не касается, тут вы специалист. Учитывая вашу невысказанную просьбу, получите небольшой аванс, – он простер над столом руку, вокруг нее сейчас же заклубилось маленькое радужное облачко, минуту спустя оно рассеялось – и на столешнице остался лежать плотный сверток. – Здесь сорок тысяч, – пояснил Хайяар. – Думаю, на первоначальные расходы этого хватит. Нет, расписываться нигде не надо. Мы выше этого, мы доверяем партнерам. Да и смешно с нами играть, вы же понимаете. Между прочим, если вам интересно, на создание этой суммы ушли жизни четырех рабов. Более сотни вспышек человеку не выдержать, а у вас почему-то не бывает купюр крупнее. Что ж, магия тем схожа с вашей наукой, что тоже требует жертв. – Он вновь помолчал, задумался. – Да, и еще. Как вы понимаете, я же не могу тут направо и налево пользоваться магией, тем более, здесь это все равно что дышать высоко в горах. – Поэтому в счет аванса вы должны обеспечить меня здешними документами, жильем, и вообще разное по мелочи, я по ходу дела сообщу. А теперь, когда мы покончили с нашими неприятными делами, давайте, дорогой друг, отдадим дань вину. Честно признаюсь, здесь вы нас все-таки обошли… Он засмеялся и, мысленно произнеся Пронизающее заклятье, вошел в мысли собеседника. Оказывается, смех его напомнил сейчас Магистру (по паспорту – Юрию Ивановичу Сухорукову) уханье довольной, успешно поохотившейся на мышей совы. А ведь что-то в этом есть, решил Хайяар. 5 Митька угрюмо уставился в пол. Ничего интересного там не было – на каменные плиты настелены светло-зеленые, плетенные из соломы циновки, теплые на ощупь, солнечные лучи, льющиеся в раскрытые окна горницы, успели уже нагреть и солому, и дерево, и даже грубо обтесанный камень. Да, здесь определенно самые настоящие тропики! – Ну что ж, Митика, – говорил кассар, сидя в массивном, вырезанным из темного дерева кресле, – ты должен кое-что понять. Еще там, на рынке, я догадался, что купец врал насчет тебя. Ты ведь совсем недавно стал рабом? Митька молча кивнул, уныло разглядывая пальцы ног. – Вот именно, – усмехнулся кассар. – Будь у тебя время привыкнуть к своему состоянию, ты бы знал, какую оплошность сейчас допустил. Раб не должен отвечать господину кивком. Раб должен поклониться и произнести: “Да, господин!” Руки при этом полагается держать прижатыми к бедрам. Ну-ка, повтори! Митька исподлобья взглянул на него и пробормотал: – Да, господин. Кассар нахмурился. – Плохо сказал. А смотрел еще хуже. И не поклонился. Боюсь, я выбросил свои огримы на ветер. Ну, ничего. С тобой, конечно, придется повозиться, но в конце концов я из тебя сделаю хорошего слугу. Итак, мальчик, отвечай честно: давно ли ты в рабстве? И помни: за ложь буду наказывать. Митька почему-то не чувствовал страха. Вместо него в душе рождалось глухое раздражение. Ну никак не укладывалось в голове, с какой такой стати этот тип требует от него покорности? Только потому, что сильнее? – Ну, допустим, три дня, – с некоторым вызовом буркнул он, продолжая разглядывать ногти на своих запыленных ногах. – Я ждал чего-то похожего, – кивнул кассар. – Айгъя-Хоу не столь глуп, чтобы долгое время держать у себя незаклейменного раба. Да и покупать без клейма – дело рискованное. Видимо, жадность застила ему глаза. Ну ладно, а кем же ты был раньше? Митька замялся. Он не знал, что говорить. Сказать правду – этот дикарь не только не поверит, но даже и не поймет, о чем речь. Придумать легенду – так надо же еще знать, что прозвучало бы правдоподобно. Этим, видимо, придется заняться, но не сейчас – позже, когда он хоть немножко начнет разбираться в здешней жизни. – Я спросил, – негромко напомнил ему кассар. – Ну… – протянул Митька, – я раньше был… в общем, в далеком месте, а потом вдруг так получилось, что… здесь… и сам не понимаю. Кассар едва заметно поморщился, словно надкусил больной зуб. – Видишь ли, мальчик, меня не слишком интересует твое прошлое. Вернее, интересует лишь в связи с твоим настоящим. Но поверь, тебе придется научиться быть рабом, и чем скорее это у тебя выйдет, тем лучше для нас обоих… потому что обучение будет болезненным. Мне придется кое-что тебе объяснить. Как ты уже понял, я нахожусь на государевой службе. В этот город меня привела служебная необходимость, и пришлось на время оставить дом в моем родном Нариу-Лейома. Разумеется, в чем состоят мои обязанности перед государем, тебя не касается, а станешь любопытствовать – будешь строго наказан. Но ты должен понимать, что в связи с этими обстоятельствами мне ни к чему роскошная обстановка, светлый терем, толпы невольников, украшенные колесницы… Поэтому с собой я захватил лишь двух лошадей, поэтому нанял эту хибарку. Поэтому и купил тебя. Мне нужен раб, который будет убираться в доме, ухаживать за лошадьми, готовить мне пищу, стирать, совершать различные покупки. Дома, в Нариу-Лейома, у меня, конечно, есть и достойный моего положения дом, и слуги… Но здесь хватит и этого. Будь все иначе, ты учился бы службе у других рабов, но сейчас тебе придется осваивать все самому. Ты понял? Митька вновь кивнул. – Забываешься, мальчик, забываешься, – терпеливо произнес кассар. – И за это будешь наказан. Но не прямо сейчас, чуть позже. А сейчас мы с тобой прогуляемся в одно место, я ручаюсь, тебе оно покажется интересным. Погоди… Кассар резко поднялся с кресла, вышел в другую комнату и через минуту вернулся, держа что-то блестящее в руке. Митька пригляделся – и поежился. “Что-то” было металлическим ошейником. – Митика, подойди сюда! – велел кассар. На негнущихся ногах Митька приблизился к нему. – Рассмотри внимательно. Это – рабский ошейник, знак твоего положения. Здесь, на бляхе, выгравировано мое имя. Ты теперь будешь носить его всегда. Нагни голову! Подчиниться? Или плюнуть ему в лицо, яростно выругаться, закричать, что лучше умереть, чем пресмыкаться? А чем это кончится? Поколебавшись, он наклонился, и это колебание не прошло незамеченным. Кассар, опустив обе ладони ему на плечи, без всякого, казалось, усилия наклонил его – и тут же Митька ощутил, как холодный металл сомкнулся вокруг его шеи. – Ну вот и все, – кассар слегка хлопнул его по плечу. – Имей в виду, в городе ошейник послужит тебе защитой. Ни один горожанин не посмеет тебя тронуть, ни один лавочник не рискнет обсчитать, потому что, сделав это, они посягнули бы на меня, на мое имущество. Митька лишь плотнее сжал губы. Значит, он всего лишь “имущество”? – А сейчас ступай на двор, найдешь там бочку с водой и кувшин. И хорошенько помоешься, потому что сейчас от тебя разит как от шелудивого пса. Да смотри, живее, время не ждет. Митька молча кивнул и вышел из комнаты. Да, здесь он прав, два дня в бараке дали свой результат, помыться стоило. Однако, у этих дикарей ни душа, ни, наверное, даже мыла. Совсем темные, доисторические. И где же эта чертова бочка? Бочка, впрочем, обнаружилась сразу же, как он спустился с крыльца во двор. Огромная, в три обхвата, сделанная из темно-бурой глины, она стояла около приземистого дощатого сарая. Возле нее нашлось и несколько кувшинов, и на вбитом в стенку гвозде висело что-то вроде драной мочалки. Смыв с себя пыль и пот, он поискал глазами полотенце, но, конечно же, ничего такого ему не полагалось. Тогда он просто попрыгал, стряхивая с себя капли воды, и рассудив, что на таком жарком солнце все высохнет за пару минут, вернулся в дом. – Долго же ты возился, – раздраженно заметил кассар. – Небось, мух считал? Ладно, теперь вот что, – он протянул Митьке какую-то склянку, в ней плескалась мутная, вязкая жидкость. – Это масло корней лиу-танга, – Харт-ла-Гиру, похоже, скучно было объяснять общеизвестные вещи. – Намажешься сейчас целиком, от лица до пяток. Потому что иначе быстро сваришься на солнце, и шкура полезет с тебя клочьями. А мне нужен здоровый раб. Митька молча принял склянку, вылил несколько капель на ладонь. К его удивлению, масло лиу-танга пахло довольно приятно, какими-то горьковатыми травами. – Живее, живее! – поторапливал кассар. – Масла не жалей, оно дешевое. Ну, все, что ли? Тогда подойди сюда! Да ближе, кому говорят! Митька опасливо приблизился. – Теперь мы немного погуляем, – усмехнулся кассар. – Только на всякий случай… – он вынул откуда-то (Митька так и не понял, откуда) тонкую, медного отлива цепочку и ловким движением прикрепил ее к кольцу ошейника. – Это чтобы у тебя не было соблазна сбежать, – пояснил он. – Поймать-то тебя несложно, но тогда пришлось бы наказывать как беглого раба, а мне не нужен калека. Что ж, пошли, – усмехнулся он, намотав конец цепочки себе на ладонь. – Это не слишком далеко. – А что, мне никакой одежды не положено? – рискнул спросить Митька, когда они шли вверх по пыльной, прокаленной беспощадным солнцем улице. Внутри он весь кипел. Мало того, что ведут как собачку на поводке, еще и всем видно, что у него болтается между ног… – А зачем? – удивился кассар. – Сейчас вроде не холодно, так чего это я буду тратиться? Рабы не должны приносить своим господам убытки. Или… ты смущаешься своей наготы? Митька промолчал, опустив взгляд, но проницательный Харт-ла-Гир правильно истолковал его молчание. – Пойми, мальчик, тебе нечего стыдиться. Ты принадлежишь мне, весь, со всеми своими потрохами, и твое тело – оно уже не твое, это теперь моя собственность, так не глупо ли стесняться чужого имущества? Я вижу, ты пока еще не понимаешь, ну ничего, поймешь. Кстати, мы почти пришли. Улица заметно расширилась, на ней прибавилось народу. Тут были и нарядно одетые горожане, и деловитые мастеровые, но больше все какие-то незапоминающиеся люди в темных, засаленных лохмотьях. “У нас бомжи и то лучше прикинуты, – машинально подумал Митька. – У нас…” Глаза слегка затуманились, но он все же не настолько отвлекся, чтобы не слышать звучный, низкий голос кассара: – Мы пришли на Гиу-му-Тхау, место наказаний. Здесь по приговору великого нашего государя Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, а точнее, по приговору городского наместника, происходят казни и другие законные действия. Тебя сейчас более всего должны интересовать вон те двое, – он кивнул на две стоявшие в отдалении, возле черных столбов, фигуры. – Это пойманные рабы, – пояснил кассар. – Один из них просто удрал от хозяина, другой, будучи в бегах, поднял руку на свободнорожденного горожанина. Сегодня наместник вынес приговор… хотя чего там выносить, дело ясное, полностью подпадающее под указ деда нынешнего государя, пресветлого Миуна-ла-мош-Дагиму, да не изгонят боги его из своих чертогов. Впрочем, давай подойдем поближе. Вблизи оказалось, что черные столбы, точно стволы обгоревших деревьев, растут из невысокого каменного помоста, рядом с которым соседствовала рассохшаяся деревянная колода и еще какие-то приспособления, смысла которых Митька не понял. Чуть поодаль в земле зияла широкая, не менее трех метров в диаметре яма. Вокруг толпился народ, но не заходил за обозначенную измочаленными канатами черту. Кассар подтолкнул его почти к самому помосту, и от столбов Митьку отделяло не более десятка шагов. Он смотрел на приговоренных. Двое худых, усеянных шрамами мужчин, один уже пожилой, в волосах проглядывает седина, другой помоложе. Оба загорелые едва ли не до черноты. Прикрученные цепями к столбам, они вынуждены были стоять прямо, хотя Митька чувствовал, как они измучены, как они свалились бы прямо тут, на помосте, отвяжи их кто. Из стоящего невдалеке сарая между тем вышло несколько человек. Впереди медленно шагал тучный, одетый в зеленую накидку мужчина, обе руки у него были в серебряных браслетах, а бритую голову украшал сверкающий в лучах заходящего солнца обруч. Наверное, золотой, подумал вдруг Митька. Дома за такой, наверное, квартиру купить можно. Двухкомнатную…” – Это Кеу-ла-Тисим, – склонившись над Митькиным ухом, шепотом пояснил кассар, – распорядитель на Гиу-му-Тхау. Выглядит очень важным, но сам ничего не решает, он лишь исполняет чужие приказы. За распорядителем двигалось трое здоровенных мужчин, из одежды имевших лишь белые набедренные повязки. Бугры мышц явственно перекатывались под их кожей. – А это палачи, – продолжал кассар. – Очень, кстати, уважаемые в городе люди. Распорядитель по наклонной доске взошел на помост, оглядел скопившуюся рядом толпу и звучно возгласил: – Слушайте, жители славного Ойла-Иллура, добрые подданные великого нашего государя Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после! Вы видите перед собой двух гнусных преступников, тварей, отвратительных и богам, и духам, и смертным людям. Оба они, будучи рабами уважаемого в нашем городе Хийу-Оддо, красильщика, вероломно сбежали от своего законного господина и несколько месяцев скитались по дорогам и пустошам, промышляя воровством и всяческими непотребствами. Будучи изловлены государевыми воинами, сопротивлялись, причем вот этот, – палец распорядителя уперся в грудь старшего из приговоренных, – Гиума, убил ножом десятника Глау-Ойгибо. Милостивый господин наш, городской наместник Хлао-ла-Смиа, рассмотрев дело и руководствуясь законами пресветлого Миуда-ла-мош-Дагиму, постановил: – голос распорядителя сделался особенно торжественным, он выдержал паузу и продолжил: – преступника Гиуму казнить смертью в муравьиной яме, второго же преступника, Тиллана, не совершившего вся же столь тяжкого зла, помиловать, даровав ему жизнь. Толпа ахнула и замерла. – Даровав ему жизнь, но наказать отсечением ног по колено, рук по локоть, вырезанием языка и ослеплением. После чего, если богам угодно будет не опустить его душу в нижние пещеры, он получит свободу, к которой столь вожделенно стремился. Его вынесут за городскую стену, после чего предоставят собственной участи. Наказание должно осуществить немедленно. Сперва будет казнен злодей Гиума. Парни в набедренных повязках подошли к столбу и принялись распутывать узлы. Старик Гиума смотрел на них с ужасом, но молчал. Митька почувствовал, как по спине и ребрам у него бегут мурашки. Заныло в животе, кровь зашумела в ушах. Отвязав Гиуму, палачи подхватили его за локти и повлекли к яме. Тут уже старик не выдержал и протяжно, точно собака с перебитой лапой, завыл. Зрители как по команде подались вперед. Митька заметил, как оживились лица, как заблестели глаза. Подняв пожилого раба над ямой, палачи молча смотрели на распорядителя. Тот повелительно махнул рукой – и старик полетел в жадно распахнувшуюся ему навстречу тьму. Несколько мгновений ничего не происходило, потом оттуда, снизу, раздались истошные вопли. – Пойдем, посмотришь, – взял его за локоть кассар. – Тебе это полезно увидеть. – А что… что там? – одними губами прошептал Митька. – Там? Там бурые муравьи, наконец-то получившие пищу, – ответил ему Харт-ла-Гир. – Видишь, где солнце? – махнул он рукой. – Когда оно зайдет, старик, наверное, будет еще жив, но когда оно взойдет над миром вновь, то увидит уже его обглоданный скелет. Из ямы доносились крики, все такие же отчаянно-безнадежные. Кассар силой подвел Митьку к краю отверстия. – Гляди! – велел он, и Митька глянул. Он, правда, ничего и не успел увидеть толком – в глазах у него потемнело, ноги, сделавшись ватными, подкосились, и не ухвати его крепкая рука, он непременно сверзился бы в яму, на радость маленьким прожорливым тварям. Оттащив Митьку на несколько шагов в сторону, Харт-ла-Гир принялся деловито хлестать его по щекам, и через минуту тот пришел в себя. Тьма отхлынула, ноги хоть еще и покалывало, но стоять он все же мог. – Очнулся? – хмуро спросил кассар. – Я думал, ты покрепче. Прямо-таки девица из благородного дома, впервые увидавшая крысу. Ну ладно, так и быть, к яме больше не вернемся. Собственно говоря, там ничего и не разглядишь сейчас, мало света. Но бурых муравьев я тебе как-нибудь покажу. Они длиной с мой мизинец, и челюсти их способны перекусить тонкий прут, а кроме того, выделяют ядовитую жидкость. Укус одного муравья несмертелен, но мучителен, плоть в этом месте воспаляется и, если не вскрыть нарыв, начинает гнить. Десяток укусов – и человек будет долго болеть. А в яме этих муравьев сотни, если не тысячи. Их привезли сюда с дальнего юга, где солнце, не умеряя своей силы, порождает разнообразных чудовищ. Сама яма выложена глиняными плитками, дабы твари не расползлись. Впрочем, это им ни к чему – здесь они ежедневно получают пищу. Теперь вернемся к помосту. Тебе надо еще посмотреть, как будут резать конечности Тиллану. Поверь мне, мальчик, это очень поучительно. Дернув за цепь, кассар потащил Митьку к помосту. Тот плелся вслед за ним, еле переставляя ноги. И уже стоя возле каменного возвышения, старался не глядеть ни на что, кроме сухой, спекшейся земли у себя под ногами. Но совсем уж не глядеть не получалось, да и не слышать отчаянные крики бедняги Тиллана было невозможно. И ноздри невольно вдыхали солоноватый запах льющейся крови. Он пытался оторваться мысленно от всего этого, думать о Москве, о маме, о тройках по химии и русскому, о пиве “Балтика” и компьютерных играх, в которые они гамились дома у Илюхи… Но эти мысли были какими-то прозрачными, едва различимыми, словно растаявший меж пальцев сон. …Домой он еле плелся, Харту-ла-Гиру буквально приходилось тащить его на цепи, и еще очень хотелось отлить, но он не решаясь признаться, он всю дорогу терпел. 6 – Здорово, майор, – слегка улыбнулся Виктор Михайлович, усаживаясь в кресло для посетителей. – Душно тут у тебя, и в дыму топор вешать можно. Тот самый, каким старушку-процентщицу замочили. Все куришь, все короткими перебежками к раку легких? – Так если кто не курит и не пьет, с теми знаете, что случается? – в тон ему ответил Дронин. – Знаю, – кивнул Петрушко. – Они становятся президентами одной восьмой суши. Прерывисто, лающе затрещал телефон. Майор досадливо схватил трубку. – Да, я! Что? Нет, занят. Перезвони через час, понял? Да, или полтора. Все, конец связи. – отодвинув от себя обиженно булькнувший аппарат, он повернулся к собеседнику. – Совсем достали! Ну сколько ж можно? – Он шумно выдохнул. – В общем, так, Виктор Михайлович. Нашли мы этих придурков. Очень Лешкины рисунки пригодились. Талантливый он у вас парень! Петрушко благодарно кивнул – и тут же вспомнил, какого труда стоило уговорить Лешку взяться за карандаш, изобразить своих обидчиков. Это как прогулка по тонкому, едва схватившемуся льду. Лешка внешне вроде бы отошел от потрясения, смеялся, играл с отцом в шахматы, готовился к даче, налаживал рыболовную снасть, – но ясно было, сколь хрупко и ненадежно это спокойствие. Любое воспоминание о случившемся в парке могло оказаться детонатором, и тогда… Что “тогда”, Петрушко предпочитал не думать, хотя мысли не очень-то его слушались. Будь у ребенка просто эпилепсия… но в комбинации с жестокой бронхиальной астмой… Он вновь вспомнил пожилую санитарку в больнице… как она с печалью в голосе говорила сменщице: “А этот-то малой, из триста пятой, Петрушко… не жилец ведь. Это ж кто понимает, тот видит – не жилец”. Потом она, обернувшись, увидела стоящего в трех шагах Виктора Михайловича… побледнела, но решительным тоном заявила, что свидания с пяти часов, так что погуляйте пока, папаша, а передачу давайте, передам вашему малышу, да вы не расстраивайтесь, все будет в порядке, доктора тут у нас замечательные… Уже пять лет это вспоминалось, и каждый раз окатывало стылой, какой-то безвоздушной тоской. “Не жилец”… Будь Петрушко и впрямь старшим инженером, он лишь усмехнулся бы словам отсталой тетки, не осознавшей величия современной медицины. Но полковник УКОСа слишком хорошо знал, что “кто понимает – тот видит”, знал, что интуиции отсталых теток истина открывается не реже, чем заслуженным академикам. Он потому и не решался показать Лешку кому-нибудь из коллег… из тех коллег, которые еще не так давно были объектами изучения и контроля. Слишком страшно было услышать в ответ то же, что и тогда, в больнице. Оставалось положиться на медицину, каких бы по нынешним разбойным временам это ни стоило денег. Тут уж Виктор Михайлович задвинул принципы в сторонку. Лечение оплачивал УКОС… вернее, некий внебюджетный фонд, откуда и кормились в случае необходимости. Но лекарства лекарствами, а они с Настей боялись – всегда. Они давно уже научились бояться. И все же Лешку пришлось попросить сделать рисунки. Несмотря на понятный риск. С ложечкой и шприцом наготове. К счастью, обошлось, Лешка повздыхал-повздыхал, да и открыл альбом. Никто не верил, что эти рисунки принадлежат десятилетнему ребенку. Знакомые художники поражались вполне взрослой, сложившейся манере письма, необычности, какой-то надмирности взгляда в сочетании с блестящей техникой. И графика, и акварель, и масло давались Лешке одинаково легко, художники пророчили мальчику замечательное будущее и все как один предлагали свою заботу и опеку. Приходилось мягко отшивать, потому что Лешка, как ни странно, вовсе не стремился ни в художественную школу, ни в кружки, да и не собирался он быть живописцем – не меньше, чем рисование, его влекла рыбалка, игры с котом Мурзилкиным, шахматы и книжки про старую авиацию. Виктор Михайлович полагал, что не стоит лишать ребенка детства, тем более такого ребенка, у которого, кроме детства, может, ничего больше и не будет. В то утро он внимательно, долго разглядывал лица малолетних уродов. Совсем не уродские, кстати, получились лица – вполне нормальные мальчишеские физиономии, с тем неуловимым выражением, что отличает рисунок даже от самой профессиональной фотографии. Не вмещалось в голове, как эти симпатичные парни могли совершить такое. То есть, конечно, полковник прекрасно все понимал, но недисциплинированная душа никак не могла взять в толк доводы ума и житейской мудрости. Во всяком случае, пацаны должны будут ответить по всей строгости, плюс еще на три копейки сверху. Отсканировав Лешкины рисунки, он приаттачил файлы к письму и выслал на служебный емейл Дронина. А потом озабоченно сказал сыну: – Есть подозрение, что мы с тобой очень уж давно не были в зоопарке. Надо это дело исправить. Собирайся, поехали. …Коля Дронин торжествующе помахал свеженькой компьютерной распечаткой. – Вот, стопроцентное попадание. Все трое бычков в одной банке… в томате. Учащиеся восьмого “б” класса 434-й школы. Александр Баруздин, Дмитрий Самойлов, Илья Комаров. Баруздин состоит на учете в инспекции по несовершеннолетним. Самойлов с Комаровым имеют по одному приводу. Все трое двадцать первого мая во второй половине дня действительно находились в Измайловском парке, поскандалили там с продавщицей в ларьке. Показания продавщицы относительно угроз поджога имеются. Я решил не сваливать дело на местных инспекторов, дал команду своим орлам. В общем, за ними сейчас поехали, скоро привезут поганцев. Ну, мы тут оперативно и порешаем, как с ними быть дальше. Петрушко кивнул. – Спасибо, Коля. Я всегда в тебя верил. – Только вы… Виктор Михайлович, – предупредил майор, – вы все же держите себя в руках… в смысле – без рук. То есть я понимаю, конечно, я бы и сам… но все-таки это же иначе делается… – Да ты не суетись, Коля, – успокоил его Петрушко, – я же не маленький. Может, позавчера я и свернул бы им шейки… по свежим впечатлениям, а сейчас все будет в порядке. Мне просто посмотреть на них нужно. Ну а что касается профилактики… тут уж твоя епархия, тут тебе виднее. Я просто посижу, посмотрю. – Ну и лады, – сейчас же повеселел Дронин. – Тогда давай пока что чайку? Для беседы с поганцами решено было использовать “подвал номер семнадцать” – так его в шутку окрестили сотрудники. Подвал действительно впечатлял – мрачные высокие своды, затянутые вечной паутиной углы, облупившаяся штукатурка стен, и высоко-высоко вверху, куда выше человеческого роста, маленькое, забранное толстой решеткой оконце. Кабы бы не голая лампочка под потолком, подвал и в самый солнечный полдень утопал бы во тьме. Для допросов его не использовали – там комендант хранил всякую хозяйственную утварь, ведра, тряпки, веники. Больше он ни на что и не годился – вечно сырой, холодный, больше получаса там и не просидишь. Разве что давить на мозги несознательным подследственным – но и клиентов в это здание привозили серьезных, таких мрачным подвалом не сломать. Разве что утомительными, изо дня в день тянущимися многочасовыми допросами. Однако сейчас “подвал номер семнадцать” подходил как нельзя лучше. В самом деле, не в кабинете же Дронина общаться с малолетними уродами – там слишком светло и интеллигентно, там компьютер, книжные полки, репродукция Шишкина на стене. Не впечатлит. Тряпки и ведра быстренько перекидали в соседнюю каморку, со склада притащили списанный стол и у стены поставили табуретки. Розетка в подвале, к счастью, имелась, так что мощная стопятидесятисвечовая настольная лампа вполне могла выполнять свои не столько осветительные, сколько психологические функции. – Ну вот, Виктор Михайлович, – нервно усмехнулся Дронин, – все как в лучших фильмах про гестапо. Разве что дыбы не хватает. Петрушко не ответил – притулившись с краю стола, он задумчиво разглядывал свои ногти. Предстоящее почему-то не вдохновляло. Послышался стук в дверь. – Ага, – оживился майор, – доставили. В дверном проеме показался рослый сержант. – Вводить? – Да, конечно, – кивнул Дронин. Сержант втолкнул внутрь двоих мальчишек и щелкнул дверным запором. На несколько минут в подвале воцарилось молчание. Майор с полковником пристально разглядывали задержанных. Пацаны как пацаны – в модных куртках и кроссовках, коротко, “чисто конкретно” пострижены, видно, что трусят, но и показать этого не хотят, друг перед дружкой хорохорятся. – Так, – задумчиво протянул наконец Дронин, – а где же третий? Он вынул плоскую трубку мобильника, пощелкал кнопками: – Сергачев, что за дела? Почему доставили только двоих? Что? Как это не нашли? Вот что, Сергачев, выкручиваться перед женой будешь, а мне втирать нечего. Немедленно разобраться, доставить и доложить! Приказ ясен, младший лейтенант? Исполнять! Он сунул трубку куда-то под китель и еще раз оглядел мальчишек. – Ну что, молодые люди, назовите-ка ваши имена. – Майор придвинул к себе бланк протокола и принялся задумчиво что-то там чиркать. Оформлять протокол он, понятное дело, не собирался, если надо, этим потом займутся районные инспектора. Но шелест казенных бумаг всегда правильно действует на тех, кто томится по ту сторону стола. – Илья Комаров! – Александр Баруздин! Майор хмыкнул. – Баруздин у нас на учете значится, у Комарова привод… Молодцы… Ну что, где же ваш третий товарищ, Дмитрий Самойлов? Мальчишки нервно переглянулись. – Мы не знаем… – протянул один из них, Комаров. – Мы его два дня уже не видели. Думали, он с матерью на дачу поехал. – Ой как нехорошо, – прищурился майор. – Только открыл рот – и сразу вранье. Нет у Самойловых дачи. Так что, Комаров, теперь веры тебе поубавилось. Теперь тебе придется очень постараться, чтобы я хоть одному твоему слову поверил. А ты что скажешь, Баруздин? Санька молча пожал плечами. – Не слышу ответа, – змеино-тихим голосом констатировал майор. – И это плохо. Ты знаешь, Баруздин, что бывает за отказ сотрудничать со следствием? Ну ничего, скоро узнаешь, у нас такие вещи быстро и доходчиво объясняют. Ладно, к теме Самойлова мы еще вернемся. Итак, юноши, вы догадываетесь, почему оказались здесь, в Управлении уголовного розыска ГУВД Москвы? Ответом ему было лишь шмыганье носов. – Ладно, тогда я обрисую вам ситуацию, а также ваши перспективы. Вы, молодые люди, обвиняетесь в совершении развратных действий сексуального характера относительно малолетнего ребенка, повлекших за собой тяжкое телесное повреждение. Согласно сто тридцать второй статье УК, это означает для вас лишение свободы сроком до шести лет. Учитывая групповой характер вашего преступления и состояние здоровья вашей жертвы, можно применить и пункт третий этой статьи, то есть от восьми до пятнадцати. Вам обоим уже исполнилось четырнадцать, вы достигли возраста неполной гражданской и уголовной ответственности. Это значит, что пойдете не в спецшколу, а в колонию строгого режима. Учитывая возраст, суд, я полагаю, даст вам лет по пять. На волю уже совершеннолетними выйдете. Если, конечно, выйдете. А то всякое случается, особенно с теми, кто по таким нехорошим статьям идет. Ну а что на зоне опустят, можете и не сомневаться. Впрочем, это вам еще раньше предстоит, и очень скоро – в СИЗО. Ну, петушки, уяснили перспективы? Петрушко мрачно наблюдал, как бледнеют физиономии парней, как дергаются их плечи, как наливаются еще совсем детскими слезами испуганные глаза. Вот уже шмыганье носами преобразуется во всхлипы, а затем и в рыдания. Наверняка эти мальчишки еще вчера рассмеялись бы, скажи им кто-нибудь, что они, крутые в натуре пацаны, скоро будут реветь как отшлепанные дошколята. Да, сейчас юнцы получили полезный урок – как плохо они себя знают. Впрочем, мысленно усмехнулся Петрушко, он мог бы сказать то же и о себе самом. Ведь еще позавчера он весь кипел от ярости и готов был придушить гаденышей, если не чего похуже с ними сотворить, но сейчас ненависть вся выкипела, оставив место лишь брезгливой жалости. Нет, разумеется, свое наказание паршивцы получат сполна, в этом была целесообразность, но не более. Какой-то высшей правды здесь не ощущалось. Хотя, она вообще редкая гостья, эта высшая правда. Почти как высшая мера… – Да мы… – захлебывались соплями пацаны, – да мы же с ним ничего… мы же ни пальцем… мы же только собирались… – Это все Митька придумал, – с яростной надеждой выкрикнул Баруздин, – он сказал: “Давайте разложим этого шибзика, и…” А мы его отговорили, мы только собирались по шее этому мелкому дать, чтоб не борзел… да и то не успели, когда этот, в плаще… – Значит, валим все на Самойлова? – прищурился майор. – А ведь примерно через час его сюда доставят, и тогда наверняка выяснится много интересного. Ты не забыл, Баруздин, что у нас имеются и показания пострадавшего? И он очень хорошо помнит, кто именно собирался поступить с ним “по понятиям”. Ты ведь большой знаток “понятий”, Баруздин? Крутой весь, как вареное яйцо, да? Что, нет? Ну не расстраивайся, в СИЗО мы тебя в сто седьмую поместим, там у нас сейчас парится такой вот вор в законе Полуэкт, он тебя быстренько всем понятиям обучит. Он у нас, Полуэкт, мужчина строгих понятий, нетрадиционно ориентированных мальчиков он перевоспитывает дешево и сердито. На Саньку было жалко смотреть. Весь он сделался плоским и черно-белым, как изображение в старом телевизоре. Чувствовалось, что в мужчину строгих понятий он поверил сразу и безоговорочно, и перспектива подвергнуться перевоспитанию пугала его даже сильнее грядущих лет колонии. – Осознал? – участливо поинтересовался майор. – Значит, сейчас ты расскажешь правду и только правду. Во всех ее неприглядных подробностях. Иначе… все равно расскажешь, только не нам с товарищем полковником, – кивнул он на Петрушко, – а Полуэкту. Тебя, кстати, тоже касается, – обернулся он к Илюхе, – ты сейчас будешь слушать внимательно, а потом дополнишь недостающее. А если чего забудешь, Баруздин тебе напомнит. Правда, Баруздин? Ну давай, говори, пленка крутится. – Так-так, – чиркнул в блокноте Дронин. – Значит, незнакомый мужчина, среднего роста, худощавого телосложения, лысый, морщинистый лоб, в сероватой плаще типа “болонья”, усы и борода отсутствуют. Ох, негусто. Так негусто, что даже плохо верится. Ни с того ни с сего появляется некий гражданин, и вы не слышали его шагов, и вышел он не со стороны дорожки, а из леса. Разве так бывает, ребятки? И что же вы, стояли как бараны? – Ага, – хныча, подтвердил Илюха. – мы хотели драпануть, а у нас будто ноги к земле приклеились. И страшно так стало, ну как в ужастиках. – Не, – уточнил Санька. – Как если что-то такое жуткое снится. Только нам не снилось, это на самом деле было. – Ну, допустим, – кивнул майор. – Дяденьки бывают разные, белые, синие, красные… И что у нас получается дальше? Он отпускает мальчика, тот опрометью убегает, а вы все трое остаетесь, так? И с тех пор вы этого мальчика, над которым издевались, не видели? – Не видели! – хором заявили пацаны. – Мы же вообще… только пошутить хотели. – Классно пошутили, – усмехнулся Дронин. – На пятерку! Только не баллов, а лет. Ладно, вернемся к тому, что произошло дальше. По вашим словам, мужчина спустя некоторое время вас обоих отпустил, предупредив, что будет больно. Было? – Еще как! – горячо заговорил Илюха. – Меня вон еще в лифте прихватило, когда домой возвращался. Голова закружилась, и внутри так вдруг холодно стало, я еле дверь открыл ключом, и как вошел, так сразу завалился. А потом в голове ну вроде как набухать что-то начало, все больнее и больнее, это как в тисках, я сперва терпел, потом орал, а потом не помню… Потом мама пришла, а я в прихожей на полу лежу, ну, она “неотложку” вызвала, а те приехали только к вечеру, а тогда уже все прошло почти, ну и меня симулянтом обругали. – А мои и не знают, – торопливо похвалился Санька, – они поздно домой вернулись, когда уже все кончилось, только я не хилый, – метнул он презрительный взгляд в Илюхину сторону, – я сознания не терял, я все молча вытерпел. У меня тоже сперва в голове, а потом в живот перешло, ну типа кишки вытягивают. А потом ослабело, уже к вечеру. Только мутило, и тошнило, и вообще… как-то не так. – Ну-ну, – майор снова сделал какую-то пометку в блокноте, – а ваш товарищ, значит, остался на поляне с этим человеком, и больше вы ни Самойлова, ни того мужчину не видели. Все правильно? Да, молодцы, молодцы. Бросили друга, и мало того что бросили – даже и не почесались после. Наверняка ведь вам обоим его родители звонили? Пацаны уныло кивнули. – Вот видите? Ко всему прочему, получается, вы еще скрывали от правоохранительных органов информацию о возможно совершившемся преступном деянии. Поскольку на текущий момент местопребывание Дмитрия Самойлова не установлено. А это, между прочим, согласно статье двести тридцать семь, тянет до двух лет заключения. Пять плюс два, это сколько выходит? Что там у вас по алгебре? И тут вдруг подал голос доселе молчавший Петрушко. – Вот что, товарищ майор, – задумчиво протянул он, – этих двоих помимо всего прочего надо отправить на медосмотр. Специализированный. Тут вообще есть о чем поговорить. Виктор Михайлович достал мобильник. – Здорово, Геннадий. Трудишься? Да ты что? Ну а я тебе еще подкину. Короче, я сейчас на Петровке, в уголовном розыске. Подъезжай сюда. Нет, возьмешь спецтранспорт. Все, отбой. – Об этом, товарищ майор, мы еще потом поговорим, – хмуро сообщил он. – А сейчас давайте решать, что делать с оболтусами? – А чего решать-то? – удивился Дронин. – Дело заведено, будем разбираться, что в действительности имело место. Если подследственные говорят правду и их действия и впрямь ограничивались мелким хулиганством, то пойдут по двести тринадцатой, исправительные сроком до года. Ох, и мягкие же у нас законы… я бы лично, товарищ полковник, сделал им годиков по пять, строгого режима. Но, учитывая, что по первости… В любом случае условное осуждение им гарантировано. А кроме того, – повернулся он к подросткам, – передайте вашим отцам, чтобы выдрали вас со тщанием. Так, чтобы как минимум неделю сидеть не могли. И имейте в виду, я не позднее как завтра проверю. Поняли? – Конечно, обязательно! – радостно загомонили мальчишки, почуяв, что гроза несколько отодвинулась. По сравнению с ужасами следственного изолятора родительский ремень сейчас гляделся едва ли не стопроцентной амнистией. – Но сперва, – тихо заговорил Петрушко, – вы проедете со мной… В другое место. – Повернувшись к Дронину, он продолжил: – Давайте завершать. Эти, – Виктор Михайлович, прищурившись, указал на пацанов, – пускай пока побудут здесь, подумают о жизни… о своем печальном будущем. А мы поднимемся к вам в кабинет, нам есть что обсудить. – Вот что, Коля, – хмуро произнес полковник, едва Дронин закрыл обитую черной кожей дверь кабинета, – я, видимо, заберу у тебя это дело. Сам не ожидал, но видишь как получается… Короче, тут уже моя профессиональная компетенция. Речь не о мальчишках, понятно, а об этом… нежданном Лешкином спасителе. Очень это мне не нравится, и очень уж напоминает то, над чем я последнее время работаю. – Вот как? – протянул майор. – Это кто же такой он получается, наш плащ-болонья? Особо крупный маньяк? – Да нет, не маньяк, – досадливо отмахнулся Петрушко. – По маньяку ты бы и работал, совместно с прокуратурой. Здесь другое, Коля. Извини, но подробностей не будет, сам понимаешь. Дронин кивнул. – Хорошо, значит, инспекторов я не тревожу? – Незачем, – подтвердил Виктор Михайлович. – Парни и так уже наказаны, и крепко… гораздо крепче, чем они сами думают… и гораздо крепче, чем нужно. Он судорожно вздохнул, понимая, что с той же вероятностью в их положении мог бы оказаться и Лешка. Добрый человек этот плащ-болонья, мрачно подумал он, отпустил ребенка. А мог бы и высосать… Золотые буквы на черной мраморной доске сообщали, что в здании располагается научно-исследовательский институт № 248 Министерства обороны. Так оно, собственно, и было, оборонный ящик действительно занимал первый этаж, и на столике возле вахты лежал журнал-табель, где приходящим сотрудникам полагалось расписываться, и кто-то проектировал современные, отвечающие всем требованиям эпохи танки, и каждый месяц третьего числа в окошечко кассы выстраивалась очередь за скромной, действительно скромной зарплатой. Виктору Михайловичу тоже приходилось стоять в этой очереди и ставить закорючку в графе “Петрушко В.М. – старший инженер”. В общем, обычная контора, каких в столице что тараканов. Только вот в “тараканьих” конторах возле дверей лифта не скучают неулыбчивые молодые люди, чьи цивильные пиджаки не в силах скрыть спецподготовку, не требуют пропуска у желающих переместиться по вертикали. Да и сами лифты здесь не такие, как везде. Пока пассажир едет, его сканирует электроника, и если идентификация не проходит, то двери лифта раскрываются совсем в другом месте, нежели хотел пассажир. Петрушко привычно расписался в журнале на вахте, поставил положенные “9-00” и направился к лифту. Молодые люди были хорошо вышколены – документы у начальника аналитического отдела они проверили столь же тщательно, как и вчера, и неделю назад, и год, и десять лет. Внешность обманчива, и мало ли кто способен проникнуть сюда под видом полковника Петрушко? А в случае чего крайними окажутся они, сержанты-лифтеры. Каждый раз, оказавшись в кабине лифта, Виктор Михайлович ловил себя на мысли – а что, если случится технологический сбой и система его не опознает? Он знал, что это невозможно, но если такое случится, приятного будет мало. Ментальная проверка немногим лучше пытки, да и восстанавливаться после нее ой как долго… Впрочем, сколько он работал в Управлении, на его памяти такого не случалось. Инженеры – настоящие инженеры УКОСА – знали свое дело. – Что Павел Александрович? – поинтересовался он у секретарши Алены, войдя в приемную директора. – Как всегда занят? – Сейчас спрошу, Виктор Михайлович, – промурлыкала несовременного вида барышня и надавила кнопку селектора. – Представьте себе, готов вас принять. Проходите! Петрушко толкнул плотную, под бурой кожей скрывавшую сталь дверь, и шагнул в кабинет. – Похоже, началось, Паша, – он раздраженно щелкнул пальцами. – Как видишь, предыдущие сообщения – ни паникерство, ни деза. Это действительно настоящее проникновение. Пока, надеюсь, единичное, но все же и не случайное. “Плащ-болонья” действительно пришел оттуда, из сопределья… – А доказательства? – хмыкнул директор, навалившись всей своей массой на полированную столешницу. – Пока это, Витя, больше смахивает на догадки, может, и проницательные, но все же догадки. Во-первых, уверен ли ты, что там была магия? – Уверен, – отрезал Петрушко. – Пацанов проверили более чем тщательно. Остаточные следы фиксируются стопроцентно. Биополя имеют характерные изменения, жизненной энергии у них осталось едва ли не сорок процентов от нормы, и ее выкачивали сознательно. Никаких других причин такой потери мы не знаем. – Может, какой-то сверхмощный энергетический вампир? – хмуро предположил директор. – Ты, генерал, не наводи тень на плетень. Сам ведь знаешь, что глупость сморозил. Ну какой вампир способен выкачать столько? Ну десять процентов, ну максимум пятнадцать – и это предел, научно обоснованный предел. – Если это можно назвать наукой, – усмехнулся генерал Вязник. – Можешь и не называть, мы тут не на защите докторской диссертации. Наука-не наука, какая разница. Ну давай скажем “эмпирическое знание, которым мы пользуемся”. Не суть важно, а важно, что это явно не вампир. Чтобы на третий день у жертвы оставалось всего сорок процентов… Ты представляешь, какими они были к вечеру пятницы? Нет, это, к несчастью, не вампир. Это маг, Паша. Настоящий маг, не чета нашим подопечным, которые на девяносто процентов жулики, на десять нахватались осколков былой роскоши. Это не шакал типа Горного Духа или того же Магистра, который у меня уже в печенках сидит. У нас таких не водится, это чужой. Из-за грани, из другой тональности, из нижнего слоя – да назови как хочешь, терминология по вкусу. Причем ты заметь, он же не просто вытянул из мальчишек силу. Будь так, их сейчас бы уже отпевали заплаканные родственники. Гена вообще чуть с ума не сошел, когда изучал циркуляцию их энергетических потоков. Ведь что получается, этот “дядя” одну энергию вынул, другую влил, причем какую-то странную, вообще не свойственную человеку. Зачем – ясно и ежику. Чтобы на этой энергии ребятишки протянули еще некоторое время, ну, Гена считает, от двух месяцев до полугода. Чтобы все гляделось естественно. А это значит, “плащ-болонья” в курсе о нашем существовании, предохраняется. А потом, ты подумай, зачем ему сразу столько силы? Для бытовой магии этого излишне. К тому же, третьего мальчишку, Самойлова, до сих пор не нашли. Мать его жалко, едва держится тетка, на лекарствах. Эти уроды в милиции, конечно, заявление-то принять приняли, положено… только намекнули открытым текстом, что особо гнать не намерены. Мол, приходите через недельку, если раньше отпрыск не появится. Надо бы, кстати, через смежников как-то воздействовать. Что за свинство, в конце-то концов? – Не отвлекайся, Витя! – напомнил Вязник. – Ближе к телу. – Итак, с достаточно высокой вероятностью предположим, что к нам пришел сильный маг оттуда, из сопределья. В момент появления случайно наткнулся на мальчишек… или не случайно, может, сориентировался по напряженности ментальных полей вблизи места высадки. Затем он выкачал энергию из двоих пацанов и с ее помощью отправил назад третьего. Туда, откуда явился сам. Как видишь, закон симметрии. Теперь он может разгуливать у нас совершенно свободно, его назад не вытолкнет. – Если только верна эта самая гипотеза симметричного переноса, – вставил въедливый Вязник, барабаня костяшками пальцев по столу. – Сам знаешь, экспериментальная проверка на сегодняшний день невозможна, а все остальное – умствования. – Паша, ты можешь предложить другую гипотезу, получше? – покладисто спросил Петрушко. – Да, может, мы все сейчас крупно ошибаемся. Давай не ошибаться, давай будем сидеть и ничего не делать. А вот он будет делать, этот маг. Что-то… Вот тут как раз и самое тонкое начинается – зачем он к нам явился? Ясно же, не на экскурсию. Язык знает, в реалиях ориентируется, значит, не впервой ему. И если учесть, что наши олларские корреспонденты предупреждали об эмиссаре из этого ихнего Тхарана… то сам понимаешь. Его послали сюда готовить какую-то грандиозную пакость. Как и кому, мы не знаем. Поэтому будем исходить из гипотезы, что нам. – А ты сам-то, Витя, веришь в реальность этих олларских корреспондентов? – хмыкнул директор. – В конце концов все завязано на того же Геннадия Александровича и его же собственную интерпретацию его же собственного транса. Я, конечно, доверяю ему, человек надежный, но всегда возможна ошибка. – Не только Гена, – возразил Петрушко. – Есть еще опыты Геворкяна, есть Лариса Сергеевна. В конце концов, есть свидетельства аналогичного общения через астрал. Наши источники давно сообщают, и в секте Магистра, и в “Бегущей воде”, и в “Черном бастионе”. Конечно, всегда можно счесть это ложью, хотя источники – люди опытные, они знают, как мы наказываем за дезинформацию. – Ладно, Витя, – помолчав, произнес генерал. – Не скажу, чтобы ты меня убедил, но уболтал. Поэтому и будешь ответственным за разработку “плаща-болоньи”. Возьми под начало людей Семецкого для силовых акций, ежели, не дай Бог, потребуются. И Карасева тоже подключим, чтобы не только кулаки, но и глаза и нюх. Только не забудь, что прочие дела, и прежде всего разработку Магистра, никто с тебя не снимает, потому что больше перекинуть не на кого. И не слишком увлекайся гипотезами. Мой скромный жизненный опыт учит, – Вязник почесал начинающую уже седеть шевелюру, – что все на самом деле не так плохо, все на самом деле гораздо хуже. 7 Всю ночь ему снились бурые муравьи. Огромные, едва ли не с ладонь, покрытые жесткой щетиной, сверкающие колючими бусинками-глазками, они медленно приближались, шевелили усиками-антеннами, клацали клещевидными челюстями, на острых жвалах выступали чернильные капельки яда. Муравьев было неисчислимое множество, их орды двигались и по асфальтовым, мокрым от недавнего дождя дорожкам парка, и по кафельному полу общественного туалета, и по растрескавшейся от солнца глине. Они пока что не торопились жрать Митьку, это предстояло позже, а пока муравьи смеялись. Разве можно смеяться молча? – подумал было он, но тут же и понял – можно. Муравьи веселились, они знали, что теперь все в их власти, мир принадлежит лишь им, и никто не посмеет противостоять. Ни танки, на ракеты, ни смертельные яды – ничто не остановит их нашествия. Тот, кто вовремя это поймет и склонится, тот, может, и уцелеет. Остальных ждет темная яма. Митька стоял возле этой ямы, и снизу доносились слабеющие крики, а сверху равнодушно глядели звезды – свои, ко всему привычные. Ковш Большой Медведицы изгибался в иссиня-черной небесной воде, кололся всеми своими углами осенне-летний треугольник – Вега, Денеб и Альтаир доказывали теорему о бесполезности всего – сухо и логично, как Светлана Сергеевна у доски. Муравьи поощрительно ей кивали и ставили пятерки за хорошее поведение, Санька Баруздин, сидя на задней парте, старательно перекатывал домашку у мельника Калсеу-Нару, он заплатил за нее мельнику пятнадцать полновесных серебряных огримов, но в окно уже зачем-то лез мелкого роста лысый мужик в строгом официальном костюме, правда, вместо галстука вокруг шеи у него была повязана серая, с желтыми и черными пятнами змея, и муравьям это ужасно не нравилось, а мужик вынул из левого кармана два червонца и горку мелочи, потом их правого – черный пистолет и принялся поливать из него муравьев тоненькой струйкой воды. Когда вода попадала на муравьев, те шипели рассерженными кошками, но ничего поделать не могли, потому что лысый мужик хлопал своими огромными круглыми ушами, и те работали как пропеллеры, мужик завис в душном воздухе класса и оттуда показывал Саньке Баруздину кулак, и догорало вдали село, черная стая воронья кружилась в дыму, но минус на минус дал флюс, и ныли зубы, но иначе нельзя, это жестоко, но эта жестокость наименьшая из возможных, пойми же ты наконец, говорил глухой незнакомый голос, а потом земля вздрогнула и начала проваливаться в нижние, никому не доступные пещеры… – Спишь, мальчик? – чувствительный пинок вырвал его из забытья, Митька дернулся и сел, пытаясь поднять слипающиеся веки. Вскоре это удалось, и он обнаружил, что комната залита золотистыми лучами восходящего солнца, из окна виден краешек невероятно синего, даже малость зеленоватого неба, а сам он сидит на корточках, прижавшись к стенке, и огромной башней над ним нависает хозяин, кассар Харт-ла-Гир, голый по пояс и, судя по хмурому взгляду, отнюдь не радующийся прекрасному летнему утру. – Все оказалось еще хуже, чем я предполагал, – холодно процедил кассар. – Ты ко всему прочему еще и ленив, как негодный мул. Ты дрыхнешь точно красавица после ночи удовольствий, хотя правильный раб обязан подниматься затемно. Ты к этому часу уже должен был накормить и напоить лошадей, расчесать им гривы, вычистить навоз, принести воды и приготовить мне завтрак! Вместо всего этого ты спишь! Не стоило, видимо, давать тебе вчера хлеба. Неблагодарная скотина, ты вынудил меня самому делать полагающуюся тебе работу. Что ж, сегодня пора начинать твое воспитание. Для начала – иди на двор и начерпай вон тем ковшом воды из бочки, что за сараем. Наполнишь эту кадку, и будешь поливать мне. Я не намерен откладывать утреннее омовение из-за маленькой ленивой скотины. Шевелись! Да живее, живее! Митька, все еще путаясь между скучной явью и обрывками какого-то страшного, но невероятно интересного сна, потащился на двор, к огромной, едва ли не в его собственный рост бочке. Той самой, из которой он вчера умывался. Вернее, это был глиняный кувшин, но таких исполинских размеров, каких ему еще не приходилось видеть, в нем, наверное, даже плавать можно, как в бассейне. Как же ее наполняют, такую здоровенную? Неужели ведрами? Немного дальше он обнаружил неглубокую яму, и доносящиеся оттуда запахи не позволяли усомниться в ее предназначении. Наскоро облегчившись, Митька принялся наполнять деревянную, скрепленную медными обручами кадку. Сердить кассара ему не хотелось, как знать, не перейдет ли тот от угроз к действиям? Судя по вчерашнему, Харт-ла-Гир мужик суровый. Но наверняка и к нему найдется подход, надо лишь завязать узелком собственную гордость и ждать, ждать, когда представится шанс. Какой-нибудь. Мало ли? Всегда ведь возможен “вдруг”, потому что иначе все вообще бесполезно, все просыплется сухой землей в бесконечную яму, ту, где рыжие муравьи ждут своего часа… Он встряхнулся, отгоняя некстати вернувшийся сон. Пора бежать навстречу надвигающемуся дню, навстречу новым неприятностям. В доме его ждал раздраженный кассар. – Ну? Ты потратил полчаса на то, что любой здешний мальчишка делает за пять минут! О, Высокие Господа! На что ушли мои огримы? Стой вон тут, бестолочь, черпай ковшом из таза и поливай мне. Мылся Харт-ла-Гир долго, с наслаждением, отфыркивался, крякал, требовал лить из ковша равномерной струей, присвистывал и щелкал языком. Потом он тщательно вытерся большим, с простыню размером, куском зеленоватой ткани, наставительно заметив при этом, что вообще-то именно рабу полагается утирать своего мокрого после купания господина. Митька на всякий случай молчал, глядел, как перекатываются под бронзовой кожей могучие бугры мышц, и мрачно думал сразу о двух вещах: во-первых, о том, что у него самого еще нескоро будут такие мускулы, если вообще будут, а во-вторых, что хозяйская рука, должно быть, весьма и весьма тяжела. Умывшись, кассар жестом велел Митьке следовать за ним. Пройдя насквозь несколько комнат, они очутились в просторном помещении, где в каменном углублении пылал очаг, над которым, покачиваясь, висел ярко начищенный бронзовый котел, булькал ароматным кипятком. Вдоль стен тянулись длинные лари и сундуки, узкие лавки, а в центре стоял огромный, человек как минимум на десять, стол. По стенам висели пучки каких-то пахучих трав, в дальнем углу располагалась глиняная бочка, поменьше той, что во дворе, но тоже нехилых размеров. Здесь у них, наверное, кухня, сообразил Митька. Глаз его зацепился за маленькую мисочку, стоявшую в углу, где в камнях имелась заметная, в ладонь шириной, щель. Для кошки, что ли? – не понял он. Оказалось, не для кошки. Кассар взял со стола кувшин и плеснул чего-то в мисочку. Потом вдруг сел на корточки рядом со щелью и начал насвистывать какую-то медленную и очень красивую мелодию. Спустя несколько секунд раздался еле уловимый шорох – и из щели высунулась плоская головка. Потом заструилось кольцами гибкое тело, и вот уже маленькая, с локоть длиной змейка вылезла на свет. Свернувшись спиралью, она подняла голову и внимательно уставилась крошечными желтоватыми глазками на кассара. А тот, перестав свистеть, произнес несколько протяжных, изобилующих гласными фраз. Митька ничего не понял – бессмысленный набор звуков, ни одного знакомого слова. Неужели он утратил неизвестно каким чудом обретенное знание местного языка? Это было бы совсем некстати. – Поклонись ему, – сердито шепнул кассар и чувствительно толкнул Митьку между лопаток. – Это миангу-хин-аалагу, покровитель дома. Ничего не поняв, Митька на всякий случай поспешно согнул спину. От него не убудет. Хотя это и унизительно – поганой змеюке кланяться. Камнем бы ее по черепушке! Он никогда не любил змей. В деревне Хвостовке, на родине отца, водились гадюки, на болоте, где ведрами можно было собирать чернику. Мама, разумеется, категорически запретила ему ходить за ягодами, но так он ее и послушал! Тем более, отец лишь посмеивался – типа в резиновых сапогах никакая гадюка ему не страшна. И однажды с гадюкой действительно довелось встретиться. Обирая кустик черники, он вдруг почувствовал, как что-то сухое и прохладное скользнуло по тыльной стороне ладони. Вздрогнув, Митька нагнулся, увидел – и сейчас же отлетел на несколько метров. Испуганная его воплями змея тут же удрала в высокую траву, вовсе не думая кусаться, но Митька все равно бежал несколько минут, не замечая ни собственных криков, ни слез. Сколько ему тогда было? Лет семь, наверное? Или восемь… Эта змея чем-то напоминала ту, из Хвостовки, только покороче, да к тому же полосатая – темные кольца чередовались со светло-серыми. Прямо как зебра, неприязненно подумал Митька. А змея, повернув к нему приплюснутую, с грецкий орех головку, внимательно посмотрела на него, затем неторопливо заструилась обратно, под камни, в свою щель. – В этой змее, – равнодушным тоном сообщил кассар, – живет дух, покровительствующий дому. Посему каждое утро полагается наливать ему в миску молока, произнося установленные слова из древнего гимна. В дальнейшем это будет твоей обязанностью. Митьку передернуло. Вот только для полного счастья не хватало перед гадюкой выкаблучиваться… А вдруг еще и ужалит? Но он понимал – спорить бесполезно. Во-первых, здешние дикари наверняка на полном серьезе верят во всяких духов, богов, демонов, и потому заискивают перед ними. Во-вторых, Харт-ла-Гир, похоже, не из тех, с кем вообще спорят. А тот, не обращая на него ни малейшего внимания, уселся за стол и, казалось, о чем-то глубоко задумался. Потом вдруг сердито рявкнул: – Ну! – Вы чего? – машинально спросил Митька, тут же опасливо прикусив язык. – Как чего? – удивился кассар. – Давай, служи мне. Миски вон там, слева, ложки в верхнем ящике, хлеб в том ларе, что повыше. Суп уже готов, нальешь вон тем черпаком. Да, именно в эту миску, с зеленой каймой. Пришлось покрутиться. Митька, то и дело путаясь в здешнем хозяйстве, кое-как все же наполнил миску супом и поставил ее перед кассаром. Вынул огромную, с локоть в поперечнике, душистую лепешку, поискал было глазами нож, чтобы нарезать, но такового не обнаружилось. Харт-ла-Гир понял его недоумение. – Только дикие варвары разделяют ножом дар богов, хлеб. Правильные люди ломают его руками, вот так, понял? И постарайся поскорее избавиться от своего невежества, не то будет плохо. Овощи достань из подпола, вон, видишь, люк? Митька суетился, доставал и мыл овощи, ломал хлеб, переливал суп из котелка в глиняный горшок, и все ждал, когда же предложат позавтракать и ему. Живот сводило от голода, вчерашний ломоть хлеба казался сейчас не больше крошки, и невыносимо было смотреть, как медленно и с достоинством кушает хозяин. Наконец он не выдержал: – А… а как же я? – стыдясь своих искательных интонаций, выдавил он из пересохшего горла. – В смысле, что и мне… тоже бы… – Есть хочешь? – понимающе усмехнулся Харт-ла-Гир. – Да ты, я смотрю, совсем дикий. Ни один раб в здравом уме не произнесет столь дерзких слов. Я знаю с десяток людей, которые за такое сварили бы тебя в кипятке. Или отрезали бы наглый язык. Но я не затем тратил свои огримы, чтобы вскоре лишиться слуги. Я накажу тебя достаточно мягко. Он сделал длинную паузу, во время которой у Митьки все внутри перевернулось. Неужели бурые муравьи?! – Видишь ли, Митика, – чуть помягче продолжил кассар, – я прекрасно вижу, что ты какой-то странный, про таких говорят “с белой звезды свалился”. Откуда ты свалился, мне неинтересно знать, но сейчас ты раб. И значит, должен не только делать все, что полагается рабу, но и думать как раб, и сны видеть рабские, и мечтать о том, о чем мечтают рабы. И всему этому тебя придется учить, и быстро. А иначе ты здесь пропадешь. Если окажется, что возиться с тобой бесполезно, мне придется продать тебя. И уж будь уверен, что негодному рабу в Светлом Олларе грозит смерть, и смерть нелегкая. Ты вчера видел сам, как оно бывает. Поэтому радуйся наказаниям – они избавляют тебя от худшей участи. Митька судорожно сглотнул. – Итак, – все тем же наставительным тоном произнес Харт-ла-Гир, – давай посмотрим, чем ты успел сегодня провиниться. Проспал – это раз. Не выполнил из-за этого утреннюю работу – два. Наконец, дерзко потребовал еды, хотя правильный раб знает, что его накормят лишь когда это будет угодно его господину, и никак не раньше. За все это ты сейчас получишь порку. Кассар встал из-за стола и пружинистой походкой удалился из кухни. А Митька, стоя столбом, хлопал ресницами и чувствовал, как слабеют ноги. Вон оно! Началось! На глаза сами собой навернулись слезы, но пока их удавалось сдерживать. Неужели так ничего и не случится? Может, землетрясение, или пожар, или кассар сейчас ногу сломает, или, еще лучше, – закрыть глаза и мгновенно оказаться дома. Он что есть силы зажмурился, потом мигнул, но все осталось как было, чуда не произошло. Будет ли это очень больно? Или все же можно вытерпеть? Наверное, все-таки можно. Саньку Баруздина вон дома лупят, а он ничего, говорит – все по барабану. Правда, это он только говорит, а как на самом деле? И все-таки лучше уж это, чем бурые муравьи… Харт-ла-Гир вновь показался на пороге. В мускулистой руке он держал длинный, с мизинец толщиной прут, светло-серого цвета, с черными кольцевыми разводами. Чем-то прут напоминал недавнюю змею. – Сдается мне, – задумчиво протянул кассар, – что тебя раньше не пороли. Это действительно так? Митька мрачно кивнул. Ну, были, конечно, шлепки в детском саду, но ведь это же не считается. А вот чтобы так… Отец, пока жил с ними, рук не распускал. Мама раньше, бывало, грозилась ремнем, но дальше обещаний и слез дело не шло. Она то и дело вздыхала, что без твердой мужской руки из него, Митьки, вырастает нечто ужасное, и что он пользуется ее слабым здоровьем и мягкостью. Что бы она теперь сказала? – с совершенно неуместной сейчас иронией подумалось ему вдруг. Вот она, суровая мужская рука, помахивает в воздухе гибким прутом. – Да, тяжелый случай, – кивнул кассар. – Но делать нечего, тебе придется многое познать. А ну-ка, иди сюда. На ватных, совершенно негнущихся ногах Митька приблизился к хозяину. – Ложись на лавку, лицом вниз, – велел тот. – Руками держись за край. Я не собираюсь привязывать тебя, не хочется возиться. Но имей в виду – сопротивление означает повторение порки с самого начала. Митька тяжело опустился на узкую скамью, ощутив животом теплое, гладко отполированное дерево. Послушно сжал ладонями край лавки, зажмурил глаза. На миг вспыхнула в сознании соблазнительная мысль – вскочить, броситься с криком на эту дикарскую сволочь, врезать ногой в пах – и пускай горит все синим пламенем. Пускай потом хоть топор, хоть яма… с ждущими поживы бурыми муравьями… Он закусил губу и опрометчиво решил, что уж криков из него кассару не выжать. …Митька не сразу сполз с лавки. С трудом разжал пальцы, намертво, казалось, вросшие в дерево. Все лицо его было в слезах, он тяжело дышал, и воздух со свистом втягивался в легкие. Порка кончилась, но боль осталась – упорная, безжалостная, жгущая. Сколько это еще продлится? – подумал он мрачно. Потом опустил взгляд и густо покраснел. Харт-ла-Гир понимающе усмехнулся. – Ну что, узнал, как оно бывает? И не реви, поболит и перестанет. Ты получил свой первый урок, и чем лучше ты его осмыслишь, тем реже придется тебя сечь. Кстати, сейчас можешь поесть. И побыстрее – тебе еще многому предстоит сегодня научиться, а времени у нас с тобой мало. 8 К подъезду, смрадному, темному, в осколках стекла, привыкнуть было тяжело. Ну и квартирку подыскал ему Магистр! Хайяара начинало мутить еще на подступах к дому. Сперва, увидев это, он едва не врезал здешнему колдунишке. От души, “копьем воли”, когда собранная в единую тугую нить живая сила разрезает не только видимую плоть врага, но и ломает его геллглу – внутренний стержень, на который нанизаны души. Ну, или хотя бы взять мерзавца за шиворот и прибавить ему немножко “счастья” – бумажек этак на пять-шесть. Однако приходилось сдерживаться. Здесь – это не там, и смешно было бы претендовать на дом, подобный оставленному в Олларе. Как здешние любят говорить, “ешь что дают”. Кроме того, по здравом размышлении приходилось признать правоту Магистра. Вовсе не следовало светиться в престижных кварталах, жить на широкую ногу, обзавестись… нет, не колесницей, конечно, а этим мертвым куском металла, который местным жителям заменяет благородного коня. Лучше уж поездить в троллейбусах. Хайяар передернул плечами. Когда ты вышел в поле, честь твоя осталась за стенами замка, гласит старая пословица. А привыкнуть можно ко всему, даже к безумной здешней жизни, и пускай порой глаза застилает яростью, пускай хочется воззвать к Высоким и пролить над этим миром всесожигающий темный огонь, – но сие недостойно истинного мага. Истинный маг и в метро потерпит, и картошки с базара принесет, и на дохлую крысу наступить не побрезгует. Так что квартирку ему Магистр подыскал правильную. Однокомнатная в блочной пятиэтажке, до метро четверть часа на троллейбусе, с вечно поломанными лифтами, санузел совмещенный, обои драные, тараканы наглые. Впрочем, это уже переполнило чашу, и малое Слово Силы отправило рыжие полчища подальше. К соседям, наверное, – ну да те и не заметят прибавления в семействе. Квартира принадлежала некоему прыщавому недоразумению, досталась в наследство от умершей бабки и тут же была сдана его предприимчивыми родителями. Магистр снял ее через своих подставных, деньги – сразу за полгода – заплатил не скупясь, но с категорическим условием не маячить на горизонте до окончания договорного срока, после чего выдал Хайяару ключи. Не так уж его и страшил быт, вполне можно притерпеться, тем более, кое в чем здешние люди явно превзошли Оллар. Гораздо хуже были они сами – суетливые, жадные и мелочные, разменявшие дары богов на примитивные стальные игрушки, не прибавившие им ни мудрости, ни счастья. Они были рабами, и сами не замечали того. Ведь рабу, вовсе не обязательно иметь между лопаток треугольное государево клеймо. Кто живет одним лишь сегодняшним днем, кто верит лишь в палку и похлебку, какими словами их ни называй, кто терзаем страхом, алчностью и завистью – тот раб. Хайяар еще давно, лишь начиная посещать Железный Круг, понял, что большинство здешних жителей именно таковы. Не случайно и Круг их назван Железным. Железо – опасный металл, покровительствующие ему духи слишком уж ненадежны. Правы были древние, доверяя лишь меди и бронзе. И хотя, говоря по правде, железный меч не в пример лучше бронзового, но увлечение этим металлом до добра не доведет. Жаль, того не понимает государь, да и некоторые в Тхаране одобряют опасное новшество. И не только одобряют, но и, стыдно сказать, изыскивают способы половчее плавить сталь. Дескать, больше клинков – сильнее Держава. Слепцы! За минутной выгодой не видят грядущих слез. Ведь железо, служа людям, хитро начинает повелевать ими, соединяясь с их душами. И когда оно ржавеют, ржавчина переходит и на людей. Здешние – прекрасное тому подтверждение. В Олларе им не доверили бы и прополку риса, а сразу загнали бы в каменоломни, чтобы хоть какой-то клок получить с паршивых овец. Они лгали себе, думая, что свободны, что равны богам, в которых, кстати, давно уже не верили. О, как развратили их нравы смутьяны прошлых веков! Увы, тут не сумели петлей и костром выжечь заразу. И здешние дорвались до своего скотского, рабского счастья. Они в механических повозках протыкают небесную твердь – и по-собачьи грызутся в очередях, спесиво полагают себя знающими тайны природы, уловив несколько первичных смыслов, и тупо глядят в мерцающие экраны своих телевизоров, веря всякому льющемуся оттуда непотребству, а главное, полагают себя – себя, червяков! – мерою всех вещей! Как иногда ему хотелось сунуть в этот муравейник факел! Но увы, сил Тхарана явно на такое не хватит, да и опасно, смертельно опасно покорение такого гнилого мира. Не оружием здешним опасно, что их ракеты и бомбы против направленного потока Силы! – но именно своей гнилостью. Зараза есть зараза, ей свойственно распространяться сколь угодно далеко. Никакой разумный человек не купит прокаженного раба. Может, когда-нибудь потом, спустя сотни лет, уже из новой родины, и придут сюда государевы легионы, закованные в заклятую сильным словом броню. Но пока – рано. Что ж, значит, пускай пока плодятся… Скоты… Вот и сейчас, похоже, без скотов не обошлось. Что-то происходило на темной загаженной лестнице, где и ходить-то без верхнего зрения опасно, если и не переломаешь ног, то непременно во что-нибудь вляпаешься. Да, оттуда, сверху, доносилось сдавленное сопение, матерный шепот, слабые вскрики. Скоты размножаются, криво усмехнулся Хайяар. Но другого пути не было, оба лифта опять стояли, а тратить магию… кстати, это мысль. Запастись живой силой не мешает, сегодня он ее и так выплеснул изрядно, приводя в порядок пещеры. Магистр с подручными – жалкие самоучки, кроме собственной безопасности, они ни о чем и подумать не способны, а ведь для больших перемещений мало замкнуть каменную полость. Для их плясок еще сойдет, невидимости они добьются, это да, но чтобы разбудить и настроить вялых, истощенных местных духов, требуется настоящее мастерство, тут сопливые должны подвинуться. Верхним зрением Хайяар еще за три лестничных пролета увидел, в чем дело. Двое похабного вида парней прижали к стенке молодую женщину, скорее даже еще девчонку, и остервенело рвали с нее одежду. Потные, дурно пахнущие, распаленные давлением своего ущербного семени и скверной здешней водкой. Один поигрывает узким лезвием раскладного ножа, другой дергает молнию на своих джинсах, оба чрезвычайно довольны и собой, и отчаянным, совершенно бесполезным сопротивлением девчонки. А ведь девчонка-то непростая, неожиданно понял Хайяар. Что-то было в ней такое… не подтверждающее его недавние мысли о всеобщем здешнем скотстве. Тонкость… да, пожалуй, тонкость. Верхнему зрению доступно многое, невыразимое словами. Там, в правильном мире, в Олларе, эта девчонка вполне могла быть блистательной кассарой. Благородство… кровь… да, именно кровь. А вот это было уже серьезно. Хайяара не интересовало здешнее быдло, но для благородства нет различия Кругов. Тут уж любой свободнорожденный обязан поступать согласно древним установлениям… тем более что попутно можно и подкормиться. Он прошептал одно из вводных Слов Силы, прыгнул, растекся по черному воздуху, мгновенно преодолев разделявшие их ступени, и очутился за спинами парней. Те, однако, были настолько увлечены процессом, что и не заметили его появления. Так… Живой силы в них, прямо скажем, не больно много, но вполне сойдет. Хайяар как обычно вызвал перед глазами образ длинной тонкой иглы, напитал ее собственным духом и потянулся к парням. Сейчас… это будет как всегда скучно – сперва у них участится дыхание, потом им станет холодно, потом… Ничего этого, однако, не случилось. Игла не могла проникнуть даже сквозь самые первые слои их имну-минао. Дрожала, звенела в напрягшемся воздухе, но отказывалась повиноваться. И больше того – она так и норовила раствориться в сумрачной пустоте оммо-тло, откуда и явилась по его зову. Что-то было здесь не так, что-то неправильное, невозможное. Точно какая-то чужая, непонятная сила окутала ближайшее пространство, и в ней глохло все его магическое умение. На миг его даже кольнуло подлым, давно, казалось, забытым страхом, но Хайяар тут же взял себя в руки. И внезапно понял – дело вовсе не в слюнявых уродах. Дело в девчонке. Это именно от нее струилась парализующая его сила. Именно она – испуганная, беспомощная, неспособная даже кричать, порождала источник непонятных волн. Вызвав маолли-гиллани, третий знак власти, Хайяар увидел, как бьется, пульсирует над телом девушки светлое облачко, сквозь которое не могла пробиться его усиленная стихийной магией воля. А центр этого облачка, как ему удалось заметить, располагался где-то возле ее груди. Какой-то талисман, заклятый камень? – машинально подумал он, но тут же сообразил, что сила талисманов проявляется совсем иначе. Тем более, загадочное облачко, намертво гасившее его силу, ничуть не спасало девчонку от потных ублюдков. А ведь таких и обычным знаком схарру, доступным и деревенскому знахарю, можно без труда опрокинуть на колени, а словом преткновения и вообще раздавить как лягушек. В чем же дело? Хайяар вздохнул и понял, что пора возвращаться в обычный временной поток. Магией тут ничего не добиться. На внешнем уровне промелькнуло не больше секунды. Парни пока еще его не замечали. – Стоять! – негромко скомандовал Хайяар, и не пытаясь вкладывать в слова магическую волю. Понимал – сейчас бесполезно. Что ж, со скотами можно поступить и по-человечески. Как здесь говорят, гуманно. – Тебе чего, мужик? – услышал он хриплый голос, и сейчас же ощутил, как пьяно вихляющее острие нацелилось ему в горло. Ну-ну… Тонкое искусство дьордо-хманго здесь, пожалуй, будет излишним. Обойдемся простейшими средствами. Для начала он коротко, не размахиваясь, врезал каблуком под коленную чашечку владельцу ножа и одновременно, перехватив руку с лезвием, бросил парня вниз, в черный провал лестницы. Затем, продолжая движение, ухватил второго за кадык, сдавил пальцы, перекрывая дыхание, и тут же коленом приласкал его промежность. Урод взвыл, нестерпимая боль разлилась по самой ценной части его организма. Правда, больше она, возможно, ценности не представляет. На том же выдохе Хайяар подсек его ноги и швырнул куда и первого – в глухую равнодушную тьму. Слышно было, как оба гремят по ступенькам, оглашая лестницу криками боли. На самом деле ничего смертельного с ними не случилось, несколько переломанных ребер, сотрясение мозгов, раздавленный мениск… Жить будут. Следовало все-таки соблюдать осторожность, не светиться. Он представил, сколько живой силы пришлось бы потратить зря, избавляясь от следов убийства и связанных с этим осложнений. Здешней стражи он не слишком боялся, но шума избежать бы не удалось. А шум не нужен. – Ты как? – спросил он все еще жавшуюся к стене девчонку. – Жива? Та судорожно вздохнула. Хайяар вдруг сообразил, что она ведь, скорее всего, ничего и не разглядела. Это у него есть верхнее зрение, а для здешней девочки лестница затянута чернильной тьмой. – Да… вроде бы… Только двигаться трудно, голова кружится… Ой, а сумочка-то где? – она дернулась, пытаясь разыскать пропажу в потемках. – Да вот она, – Хайяар поднял валявшуюся рядом сумку и с поклоном подал девушке. – Пойдем-ка отсюда на свет, – и, взяв ее под локоть, решительно потащил к двери, ведущей на ближайшую лестничную площадку. – А что делать, Константин Сергеевич? – Аня зябко поежилась, хотя в комнате вовсе не было холодно. – Я этот зачет уже третий раз сдаю, но у нас такой препод тяжелый, мы за ним всей группой бегаем, а он все принимать не хочет. И время каждый раз назначает неудобное, и сам, бывает, не приходит. Ну и вот… пришлось до одиннадцати сидеть. Как он меня мучил! Все цитаты ему надо на память… но это же невозможно. Хайяар ополоснул заварочный чайник и надорвал упаковку “липтона”. Хорошо хоть, квартиру ему Магистр снял со всей обстановкой, не пришлось тратить время на беготню по лавкам. – Бывает еще и не такое, Анечка. Но ведь как-то же ему сдают? – Ну… – поморщилась Аня, – за деньги-то конечно. За деньги он все сразу проставит, многие платят, чтобы не бегать по десять раз. Но я так не могу… и совестно… – И денег нет… – понимающе подсказал Хайяар. – И это тоже… Я, правда, подрабатываю, мне переводить дают, я могу и английский, и немецкий, я же спецшколу кончала. А за переводы иногда неплохо платят, если про что-то экономическое. Но Фроловцу я все равно платить никогда не буду. У него глаза наглые… как у тех придурков… – Так, Аня, – решительно сказал Хайяар, – по-моему, тебя еще трясет. Поэтому выпей, – налил он коньяк в высокую коническую рюмку. – Причем не залпом, а медленно, не торопясь. Я тебя не спаиваю, это как лекарство. Поверь мне, я врач и хорошо знаю, что тебе сейчас действительно нужно. – Ну зачем, Константин Сергеевич, – слабо запротестовала Аня, – я же вообще не пью, я даже шампанского… только лимонад. – Еще раз повторяю, это лекарство. С пятидесяти граммов хорошего коньяка ты не опьянеешь, но это снимет нервное напряжение. А снять его надо, причем быстро, иначе потом возможны осложнения. – Ну ладно, – Аня, решившись, взяла тонкими пальцами рюмку и, чуть помедлив, глотнула золотистую жидкость. – А теперь лимоном заешь, – пододвинул к ней Хайяар блюдце. – Не надо было сразу глотать, коньяк следует употреблять медленно, чтобы он равномернее впитался. – Фу, гадость какая! – скривилась Аня. – И как это люди пьют? – Люди вообще много чего скверного пьют, – согласился Хайяар, – причем всюду и всегда. Он замолчал, откинувшись на спинку кресла, и осторожно, чтобы не обидеть нескромным взглядом, смотрел на Аню. Сейчас, наскоро сполоснувшись в ванной, поправив прическу, она уже не напоминала ту зареванную растрепу на темной лестнице. Да, он определенно погорячился, осуждая местную породу. Стройная фигура, благородное, тонкое лицо, словно статуя в храме Айрдо-кья-Млеу, Высокой Госпожи ночи. Большие карие глаза, с едва заметным раскосом. Темные, слегка вьющиеся волосы, как вода горного ручья под лунным светом. Длинные тонкие пальцы с ненакрашенными, вопреки здешней моде, ногтями. Несомненно, в этой девочке пробудилась древняя кровь. По олларским меркам, так могла бы выглядеть кассара с длинной чередой предков. Пожалуй, даже не простая кассара, а с “ла-мау” в имени. По-здешнему, княжна. Если вообще не “ла-мош”. И если бы не то, что висело у нее на шее… Именно оттуда струился поток непонятной силы, делавшей бесполезным все его искусство… именно от этого простенького дешевого крестика. Как это он не догадался сразу? Ведь знал же, помнил, недаром дома он считался специалистом по Железному Кругу, потому-то его сюда и послали, хотя Собрание Старцев обсуждало и другие варианты… Да, были в Тхаране маги и посильнее его, были и находчивее, да и просто опытнее. Но Собрание рассудило, что успех обеспечит не сила, не хитроумие – знание. Он знал. Ему еще с молодости, с трудных лет ученичества предназначено было исследовать Железный Круг, странный, неправильный сопредельный мир. Он читал древние книги, записи странников, он изучил все сколько-нибудь значимые здешние языки. Потом, когда прошел Малое Посвящение, его начали ненадолго посылать сюда – сперва с Наставником, затем и одного. Он, разумеется, презирал нелепую здешнюю веру, хотя ему и некогда было вникать в заблуждения “ржавых” – в короткие посещения этого мира лишней минутки не выкроишь. Пожалуй, лишь сейчас он самолично убедился, что за верованиями Железного Круга действительно стоит некая сила – и сила враждебная. Неужели она той же природы, что и в Сарграме? Очень не хотелось так думать, и дисциплинированный ум Хайяара вовремя отсекал опасные помыслы… пускай те все равно возвращались. – А родители, значит, на даче? – прервал он затянувшееся молчание. – Да, – откликнулась Аня, – они там до вторника просидят. Теплицу сооружают, для огурцов, папа купил дуги и рейки, так что будут огурцы сажать, и кабачки в грунт, и яблони надо опрыскать, пока не зацвели. – И ты, получается, одна живешь? – Ну я уже не школьница, – заявила Аня, – все-таки второй курс уже заканчивается. Что я, яичницу себе не приготовлю? – Да это понятно, яичница, – отмахнулся Хайяар, – а вот возвращаться одной, в темноте. Нет, какой же гадостный мир! Ты хоть понимаешь, что могло случиться, если бы я вошел в дом на полчаса раньше… или позже? – Да все я понимаю, – Аня передернула плечами. – Не на Луне ведь живем. Только что ж тогда, вообще от всего шарахаться? Тогда лучше сразу умереть. Нет уж, на все Божья воля, надо только спокойно ее принимать. – Будь я твоим папой, – задумчиво протянул Хайяар, – я бы вечером встречал тебя возле метро. Каждый день, не прерываясь на огурцы. – А кто ж тогда их сажать будет? – искренне удивилась Аня. Видно было, что нервная дрожь отпустила ее, щеки порозовели, в глазах растаял недавний еще страх. – А мама одна с огурцами не справится? – Хайяару было и смешно, и вместе с тем дико. До чего же докатился этот гнусный мир! Чтобы семья блистательной кассары, едва ли не “ла-мош” в имени, горбатилась на грядках, высаживая овощи? Для чего же тогда рабы? Увы, рабов – настоящих, правильных рабов, здесь нет, люди Железного Круга помешаны на вредной идее всеобщей свободы. Им просто не дано понять, что свободными могут быть лишь достойные, лишь те, кому предначертано это судьбой, остальные должны честно принимать положенный им рабский удел, надеясь на милость Высоких там, за гранью земного бытия. А здешние верят, что рождаются равными друг другу – и потому не замечают ни своего рабства, ни (в редких, конечно, случаях) своей свободы. – А ее одну нельзя оставлять, – терпеливо объяснила Аня. – У нее сердце больное, ей нельзя напрягаться. И вообще надо, чтобы кто-то следил. Не дай Бог прихватит, там же так просто “скорую” не вызовешь, телефона в поселке нет, значит, или бегать по соседям, у кого мобильник есть, или ловить машину, везти в районную больницу. А там по московскому полису только первую помощь оказывают, а лечить не лечат. – Ну, – рискнул предположить Хайяар, – может, тогда вообще не сажать огурцы? Если это сопряжено с такими опасностями? – Вот вы смеетесь, Константин Сергеевич, – хмыкнула Аня, – а дача в наше время – огромное подспорье в хозяйстве. Вы сами посмотрите, какие сейчас цены. И какие у большинства зарплаты. А у нас все свое – и картошка, и огурцы, и яблоки. И варенья варим столько, что и нам, и всем родственникам хватает. Хотите, вам принесу? Вишневого, а? Хайяар грустно смотрел на нее. Ну конечно! В этом мире людям благородной крови, чье предназначение повелевать, не хватает денег на овощи! А бритоголовые ублюдки, коим положено таскать мешки и еженедельно получать на конюшне свою порцию плетей, катаются в дорогих джипах. Или насилуют девушек на лестнице. Чудесный мир, подлинное царство свободы! – Поверь, Анечка, я не смеюсь. Мне просто и грустно, и странно. По возрасту я, наверное, постарше буду твоего папы, и я бы никогда свою дочку одну не оставил. Он вздохнул. Своей дочки у него не было и быть не должно. Что ж, таков удел мага. При Малом Посвящении дается обед безбрачия, и назад уже хода нет. Конечно, утешаться с женщинами не возбранялось, но ведь это – на одну ночь. Маг должен принадлежать лишь Высоким и Тхарану, и больше никому. Полагалось и специально озаботиться, дабы ночная подруга не понесла во чреве. Слово “разделения”, простое заклятье. Только оно не всегда срабатывает. Жаль… Ибо маг, у которого есть ребенок, родная кровь, – уязвим. Ребенка можно забрать и с помощью не особо сложных ритуалов установить через его душу канал воздействия. И тогда все тайны мага – уже не только его тайны, и тогда сила его может быть изъята в самый решительный момент… нет, маг, имеющий ребенка, должен уйти. Если он не продвинулся дальше Малого Посвящения и не был задействован ни в чем серьезном – ему, возможно, позволят уйти в деревенские колдуны или в целители при каком-нибудь незначительном святилище. Но после Великого Посвящения рисковать нельзя, и незадачливому брату придется лечь на жертвенный алтарь, дабы предстать с повинной головой в руках пред Высокими, имеющими решать о его посмертной участи. – Ну не всегда это возможно, Константин Сергеевич! Ну вот представьте, инфаркт у вас, в больницу попали – и что тогда? Кто будет вашу дочку из института встречать? Нет, остается положиться лишь на Господа Бога нашего, – она невзначай коснулась мерцающего в вырезе блузки крестика. – На все ведь Его воля, так чего же бояться? Хайяар скривился, точно сжевал лимон целиком. – Ты действительно так думаешь, Анечка? – хмуро спросил он. – Да, конечно. А вас это удивляет? – Удивляет? Пожалуй, нет. Каждый верит в то, чему учили его с детства, что вошло с молоком матери. Разве не так? – Не знаю, – пожала плечами Аня, – у меня родители неверующие. Я сама… Еще в десятом классе крестилась. – И что же? – хмыкнул Хайяар, – сильно ли это отразилось на твоей жизни? – Конечно, – подтвердила Аня. – Раньше, понимаете, я жила… ну как все. Школа, потом будет институт, работа, муж, дети, магазины, грядки, пенсия, больница, крематорий. И все, и больше ничего, и в этом вся жизнь. Но это ведь ужасно! Я не права, да? – Напротив, Аня, – помолчав, отозвался Хайяар, – как раз тут ты права. Это ужасно. Но что же изменилось? К магазинам и грядкам прибавились воскресные службы и посты, вместо косметики дома появились иконы? – Это все внешнее! – горячо возразила Аня. – А главное в душе. В Евангелие, между прочим, сказано – царствие небесное внутри вас есть. Я теперь знаю, зачем живу, я такие глубины ощутила внутри… – Что, познала истину? – скептически прищурился Хайяар. Аня задумалась. – Ну не целиком, конечно. Истина – это Христос, а чтобы Его познать, надо всю жизнь к Нему стремиться, соединяться с Ним в таинстве евхаристии, очищать душу покаянием. Это не бывает сразу, это узкий путь, до гроба. – Хм… Слова, конечно, красивые, – протянул Хайяар, – но “красиво” далеко не всегда означает “верно”. Ты уверена, что не обманываешься? Неужели действительно чувствуешь в себе принципиальные изменения? Вот смотри, та Аня, которая была в девятом классе – один человек, а которая крестилась в десятом – уже другой, да? Куда же прежняя делась? – Да никуда она не делась, – чуть вспыхнув, возразила Аня. – Человек меняется, а личность все равно та же самая остается. Просто можно жить, все время умирая, а можно возродиться в таинстве крещения и жить уже не для себя, а для Господа, для ближних, для всех, кого любишь. Потому что Бог – Он ведь и есть любовь. – Ну хорошо, хорошо, – чуть быстрее, чем следовало, произнес Хайяар, – допустим, ты права, и внутренне переродилась. Бывает, хотя и редкоь. Но вот ты веришь, веришь – а получаешь ли какое-то подтверждение своей вере? Что твой Бог делает для тебя? Как ты сами изменила свою жизнь – более-менее понятно. В церковь ходишь, посты соблюдаешь, молишься… А как изменил ее Он? Я это к чему говорю: вот не верила бы ты в Бога, и что было бы иначе? В университет бы не поступила? Лицом подурнела? Юноши бы на тебя не засматривались? – При чем тут это? – непонимающе посмотрела на него Аня. – Да просто мне казалось, что вот если какому-нибудь богу верить и служить, так и он про тебя не забудет, поможет, когда попросишь, и не вообще поможет, как-нибудь абстрактно-философски, а совершенно конкретно. Все по честному выходит, без дураков – ты ему, допустим, петуха в жертву, он тебе пятерку на экзамене сделает, зубную боль снимет, от тех же хулиганов защитит. Ты даешь, и ты же получаешь, и видишь, что получаешь… – Да ведь это, Константин Сергеевич, самое настоящее язычество и есть! – задорно рассмеялась Аня. – Классический пример, ну прямо хоть в учебник культурологии! Ты мне, я тебе, баш на баш. А если бог помог, губы ему сметаной обмазать, а не помог – палкой высечь, да? Да какая же тут вера? Это сплошной расчет, как в магазине. Тут нет места для доверия, для любви. – Интересная, однако, получается картина, – негромко ответил Хайяар. – Если я, к примеру, кого люблю и знаю, что у него проблема – я всегда вмешаюсь и сделаю, что в моих силах. И не тайно сделаю, а открыто. И те, кто меня любят, об этом знают. А у тебя с твоим Богом выходят какие-то странные отношения – чтобы ты могла доверять и любить, Он зачем-то от тебя прячется, не показывает своего лица, не защищает в беде. – С чего это вы взяли, что не защищает? – слегка обиженным тоном отозвалась Аня. – Да вижу просто. За примерами далеко ходить не надо. Взять хотя сегодняшний случай на лестнице. Ну как тебе твой Бог помог? Шибанул уродов молнией? Парализовал? Или, может, пробудил в них совесть и стыд? А ведь ты наверняка молилась Ему, надеялась… – Так Он ведь и помог, – недоуменно сказала Аня. – Он вас ведь и прислал. Не обязательно же непременно молнией. Вот вы же сами говорили – приди вы на полчаса раньше, на полчаса позже… Но ведь ни раньше, не позже, а именно когда надо получилось. Значит, именно Он вас и привел, Он вам и помог. Там темно было, я плохо разглядела, что и как было, но вы ведь их пошвыряли… а сами уже немолодой, а они ведь такие бугаи огромные. Ясно же, что без Его помощи ничего бы у вас не вышло. Тут уж выпал черед смеяться Хайяару. Смеялся он долго, заразительно, с трудом удерживаясь, чтобы это не вышло совсем уж по-жеребячьи. – Анечка! Солнышко! Ну это же надо такое сказать! Чтобы я – был Его орудием! Вот уж анекдот так анекдот. Уверяю тебя, что твой бог выбрал бы меня в самую последнюю очередь. Или признаем, что он тонкий юморист. А что до поддержки в бою… Анечка, ну ты верно подметила, мне шестьдесят лет. Да, не мальчик уже. И что с того? Расшвырять наглых придурков я могу безо всякой божьей помощи, мне вполне для этого хватает возможностей собственного организма. – Вы что же, мастер спорта по каким-то единоборствам? – присвистнула Аня. – Зачем же? – возразил Хайяар. – Просто я неплохо сохранился, на здоровье не жалуюсь. И потом, я же медик, я очень хорошо знаю, как устроено человеческое тело, и что надо сделать, дабы нарушить в нем хрупкое равновесие. И поверь, это вовсе не так сложно, это тебе не штангу тягать. Плюс к тому же жизненный опыт, память об армейской службе. – А вы не думаете? – лукаво взглянула на него Аня, – что именно потому Бог и выбрал вас? По-моему, все это неслучайно. Неслучайно, что вы в нашем доме поселились, и что только ночью домой пришли, и что я зачет допоздна сдавала. Все это части единого Промысла, за что остается лишь благодарить Бога. – Ну, если тебе так хочется, – усмехнулся Хайяар, – тогда конечно. Благодари. Только давай не прямо сейчас. Прямо сейчас тебе, по-моему, пора идти баиньки. Да и мне тоже неплохо бы. Так что давай, провожу тебя до квартиры. – …А ты вообще заходи, – сказал он, поднявшись с ней по все той же гадкой лестнице на два этажа вверх. – Просто так заходи, по-соседски. И вообще… 9 Электрички – потные, нервные дачные электрички давно уже были кошмаром Виктора Михайловича. Они даже снились порой, и сны эти оставляли после себя долго не оседавшую муть. Но иначе не выходило – в машине Лешку моментально укачивало, и после нескольких печальных попыток пришлось признать электричку единственным вариантом. Конечно, крупные вещи он закинул на дачу заранее, на укосовской “газели”, но еще ни разу не удавалось отправиться в путь налегке, всегда накапливалась куча забытых мелочей, превращалась в объемистые рюкзаки, коробки, сумки. …Наконец вышли из дома, в солнечную утреннюю свежесть. Синий купол над головой казался бесконечно высоким, и лишь по южному его краю ползли несерьезного вида облачка. Пахло распустившейся повсюду сиренью, без устали трещали воробьи, и если бы не потоки ползущих все туда же, за город, машин, субботнее утро можно было бы счесть идиллическим. Настя пыхтела рядом, с двумя здоровенными сумками в руках, Лешка прыгал впереди, с маленьким синим рюкзачком за спиной, одетый по жаркой погоде лишь в джинсовые шортики и футболку с оскаленной тигриной головой на груди. В правой руке он нес, по его мнению, самый ценный для дачи груз – спиннинг. Темные волосы шевелило ветерком, они лезли юному рыболову в глаза, и он то и дело смешно мотал головой. “Не догадались в парикмахерскую перед дачей сводить, – запоздало сообразил Петрушко. – Ну ничего, Настя пострижет”. Настя действительно умела это неплохо, Виктор Михайлович иногда поддразнивал ее парикмах-бухгалтером или бухгалтермахером. Предполагалось, что весь июнь на даче с Лешкой будет сидеть она, в июле ее надо было сменить, а в августе, скорее всего, подсобят Настины родители, если, конечно, Аркадий Львович не загремит опять в больницу. Он еще не знал, как сказать Насте, что его июльский отпуск, возможно, придется передвинуть. Ну никто же не думал, составляя график летних отпусков, что по астралу начнут поступать тревожные сообщения из Оллара, что появится здесь “плащ-болонья”, что Магистр, зачем-то очнувшись от полуторагодовой спячки, вновь начнет массовую проповедь, и в майском воздухе отчетливо запахнет грозой. Чутье подсказывало полковнику, что вряд ли все это рассосется до июля. Самое отвратительное, по нескольким пойманным сообщениям совершенно нельзя понять, что же на самом деле творится в Олларе и зачем Тхаран сунулся на Землю. Собственно говоря, и про сам Тхаран мало что известно. Сообщество магов Оллара, жестко иерархического типа, с военной дисциплиной и малопонятными целями. Вроде бы его поддерживает король Южного Оллара, то есть Оллара Иллурийского, а в Сарграме, напротив, магов не жалуют. Какова цена всей этой информации, приходилось лишь гадать. Он вспомнил последний сеанс связи, три дня назад. Сгущались сумерки, теплые, сухие сумерки, наполненные запахами бензина, горячего асфальта, цветущей акации, сирени. В небе уже острыми зубками-лучиками прогрызали себе место первые звезды. Гена не стал закрывать окно, не стал и зажигать электричество. Он достал пять тонких, похожих на церковные, но странно изогнутых свечей, налил воды в большую серебряную миску. Всем было известно, что миска досталась ему еще от прабабушки, которая, собственно, и передала Геннадию Александровичу родовой навык. Их было меньше, чем пальцев на руке, тех, кто по доброй воле стал сотрудничать с УКОСом. Любой из “правильных” магов, узнай он про существование “инквизиции”, назвал бы того же Гену предателем и постарался наказать, в меру своих возможностей. К счастью, про УКОС знали очень немногие, и никто не знал всего. Туда, где невозможно было соблюсти полную секретность, запускали умело слепленную дезу, и это худо-бедно работало. Собственно говоря, на Гену вышли случайно, расследуя дело “астрального киллера”, скромно назвавшегося Сауроном. Киллер Саурон, в миру Федя Блыков, получал заказы по электронной почте, гонорар ему переводили на книжку. Процент успеха колебался как раз на грани статистической достоверности. Поганое было дело, до самой последней минуты никто не мог понять, действительно ли Саурон-Блыков обладает способностями. Укосовцы давно уже убедились, что на сотню жуликов со слабеньким гипнотическим даром приходится всего лишь один настоящий клиент… но уж это и впрямь клиент. С жуликом поступали просто – сдавали с потрохами обманутым заказчикам, дабы разобрались они больно, но не смертельно. Если таковых не находилось, УКОС сам становился заказчиком, через подставных. Гораздо сложнее бывало, когда сталкивались с настоящим колдуном. По закону сделать практически ничего нельзя, ну разве что привлечь за медицинскую практику без оформленной лицензии. И то, если лечение было, и был зафиксированный вред. Более чем на триста минималок штрафа или три года “химии” не вытянуть. Приходилось браться с другого конца, но сильного мага подставными братками не задавишь, увернется. А спускать силовиков разрешалось лишь в исключительных случаях, когда речь шла о десятках загубленных жизней, и никаких сомнений ни у кого уже не оставалось. Тогда посылался запрос смежникам-федералам, рассматривался на уровне по меньшей мере замдиректора Службы, и в случае положительного решения маг-злодей тихо исчезал. Самим укосовцам ликвидации запрещались, и это было разумно. Не хватало еще превратиться в настоящую Инквизицию, с пытками и кострами. При мысли о том, во что мог бы развиться УКОС, у Виктора Михайловича всякий раз перехватывало дыхание. Вседозволенность развязывает не только руки, но и совесть. Да и режим полнейшей секретности способствует всяческим злоупотреблениям. Постоянно приходилось следить, чтобы не сделаться клоном НКВД. Те люди с самого верха, что когда-то подписали приказ о создании Управления, отнюдь не были дураками, вырастить на свою голову хищника-людоеда им никак не улыбалось. И хотя давно уже на самом верху обретались совсем иные товарищи, но принятые некогда меры безопасности соблюдались по-прежнему. Неслучайно укосовские зарплаты (которым, правда, иной инженер и позавидовал бы), казались смешными в сравнении с доходами коллег из родственных ведомств. Неслучайно брали сюда лишь тех, кого на прежней работе за глаза именовали “идеалистами”, неслучайно из УКОСа можно было уйти не раньше шестидесяти на относительно скромную пенсию, да еще и без права работы где-либо, и потому ни о карьерном росте, ни о продаже профессиональных навыков мечтать не приходилось. На крайний случай в Управлении была и собственная комиссия по внутренней безопасности, Петрушко ее даже с девяносто пятого возглавлял, но за последние годы не возникало поводов беспокоиться. – Пап, а мы же мои краски не взяли! – выдернул его из размышлений обеспокоенный Лешка. – Какие еще краски? – Виктор Михайлович поморщился, лямка рюкзака упорно сползала с плеча, а регулировать ее длину было сейчас некогда. – Ну масляные же, в тюбиках! – на глаза у Лешки наворачивались слезы, и все очарование солнечного утра грозило взорваться истерикой, вполне способной перейти в припадок. – Ты что, опять ничего не помнишь? – Да помню я все, Алексей, – строго произнес Петрушко. – У меня они, в кармане рюкзака. Можешь похлопать. Лешка недоверчиво похлопал. – И перестань, пожалуйста, орать. На нас уже люди оборачиваются. Стыдно! Лешка моментально успокоился и умчался вперед. Петрушко взглянул на часы. Ну ничего, во всяком случае, на девять сорок пять успеваем железно. Сесть, конечно, не сядем, но после Подольска народ начнет вылезать, может, и образуется место для Лешки. Он вновь вернулся мыслями к делам пятилетней давности, к астральному киллеру Феде. Все-таки тот оказался обычным аферистом, правда, с хорошим чутьем, заказы он принимал разборчиво. Но в итоге и острое чутье не спасло Блыкова от пышущего праведным гневом Никиша, средней руки подмосковного авторитета. Никиш, которому заказным письмом пришел пакет с материалами о прочих Фединых авантюрах, был взбешен. Особенно его потрясло собственное имя в списке тех, кому должно было уйти в лучший мир посредством направленного облучения торсионными полями. В пакете также содержалась просьба попридержать Федю в этом, нелучшем мире, ибо сперва тот должен расплатиться со всеми пострадавшими, учитывая неизбежные проценты. В итоге Блыкова вывезли в глухой и мрачный еловый лес, долго и с наслаждением били, после чего раздели догола и, накрепко привязав к новогоднего вида елке, уехали прочь. А за Федю принялись изголодавшиеся местные комары… К вечеру укосовские наблюдатели сочли, что с Блыкова хватит, и заплутавшими грибниками вышли из чащи. Отвязали невменяемого Саурона, скормили ему бутерброд, вывели на шоссе и по-дружески посоветовали не обращаться в ментовку – “а то эти бандюки, парень, тебя вообще в бетон закатают. Сам, небось, видел в кино…” Все это было скучно и обыденно, только вот в деле Блыкова возникла тонкость – один из заказчиков, решив подстраховаться, начал искать параллельного исполнителя, и каким-то чудом вышел на Гену, скромного учителя математики в подмосковной школе. Геннадий Александрович долго не мог понять, что хочет от него раскованный товарищ в косухе, потом хмуро сообщил, что ничем подобным не владеет, а если бы и владел, то первым кандидатом на упокоение стал бы его пальцатый собеседник. Товарищ оскорбился, принялся махать ручонками, хвататься то за мобилу, дескать, сейчас братки подъедут, то за нож, типа лично покромсаю лоха… и сам не заметил, как оказался в мусорном баке в трех кварталах от Гениного дома, без мобилы, без ножика, без косухи… да и, откровенно говоря, без штанов. А кварцевые часы его показывали, что прошла всего минута. Обиженный товарищ, разумеется, и не подозревал, что люди из УКОСа ведут за ним наружное наблюдение. Что подозревал сам Геннадий Александрович, сказать было трудно. Гена – человек неболтливый. Во всяком случае, визиту Петрушко он не особо удивился, не стал играть в словесные игры. Съездил в управление, пообщался с генералом Вязником, обещал подумать. Две недели спустя его взяли в штат. Как показала тщательная и неизбежная в таких делах проверка, Гена действительно имел сильный дар, и действительно почти никогда им не пользовался. Разве что в исключительных обстоятельствах, если в горло ножиком тычут. Умение свое он получил от прабабушки, та умерла, когда он еще не кончил школы. С тех пор учителей у него не было, и развивать магические способности он боялся, считая их чем-то вроде наследственной болезни. По той же причине он не заводил и семью. “Пойми, Михалыч, – однажды горько сказал он, – если ты умеешь это, ты всегда ходишь по грани между человеком и нелюдью. Я худо-бедно контролирую себя, не скатываюсь туда, а вот удержится ли мой ребенок? Представь, что твое дитя, плоть, как говорится, от плоти – уже и не человек, а непонятно кто… Понимаешь? Впрочем, не дай тебе Бог это действительно понять”. В УКОСе, однако, ему пришлось подучиться. За три года он освоил куда больше, чем передала ему неграмотная бабушка в детстве, и, хотя магическое искусство давалось ему легко, Гена занимался с явным отвращением. “Михалыч, – вздыхал он в редкие минуты разговорчивости, – мы тут все уроды, по-хорошему нас надо бы в больнице под замком держать. Магия – это болезнь, оставшаяся от диких времен, – и как ее экстрасенсорикой ни обзывай, болезнью она и останется. И болезнь-то неизлечимая. Думаешь, я не пробовал? Я даже в церковь ходил, исповедовался, думал, снимут. Как же! Наверное, меня там за психа приняли, добрых слов наговорили, святой водичкой побрызгали – а толку ноль. Хотел я батюшке продемонстрировать что-нибудь, да постеснялся – нехорошо ведь, в храме-то. С тех пор больше и не хожу, бесполезно. Родовое проклятье, думаю… Но знал бы ты, какой это соблазн, как временами тянет… и не только проблемы всякие порешать, а вообще… оно как наркотик засасывает. Ты бы уж пореже меня напрягал, что ли. А то уйду алгебре оболтусов учить, тоже неплохо получалось”. …Электричка действительно оказалась битком. Мало того, что на платформе народ толпился давней очередью в Мавзолей, она и пришла не пустая. Разумеется, толпы, визжа и матерясь, ринулись внутрь, захватывать немногочисленные свободные места. Не надеясь уже на свою долю этой добычи, Виктор Михайлович стремился хотя бы прикрыть Лешку, чтобы не задавили. В итоге им удалось примоститься в вагоне, возле дверей, упираясь спиной в пластиковую стенку. Лешка был немедленно посажен на отцовский рюкзак, запросил книжку с недочитанной фантастикой, но Настя была тверда как гранитная скала. – Нечего глаза портить, трясет ведь. Хочешь в очках ходить, чтоб дразнились? Тебе фамилии мало? – раздраженно шепнула она понурившемуся сыну. Петрушко поморщился. Это был удар ниже пояса. Его самого жестоко дразнили в детстве, а он – тощий, освобожденный от физкультуры очкарик, лишь хмуро огрызался, а дома давал волю слезам и фантазиям, что бы он сотворил со своими мучителями. В распаленных мечтах Витька то превращал их в кукол, сослав на воспитание к Карабасу-Барабасу, то делал персонажами страшных сказок, то попросту переводил в школу для уродов. И пускай отец убеждал его: “Терпи, мало ли придурков, а фамилия наша древняя, белорусская, известна еще с семнадцатого века. И запомни, ты не Петрушка, ты Петрушко. “О” на конце, понимаешь!” – Витя все равно клял судьбу, что так несправедливо ударила его, и совершенно серьезно собирался менять фамилию при получении паспорта. Но то, о чем мечталось в десять лет, в шестнадцать показалось убогой трусостью. Да и отец бы смертельно оскорбился. “Род Петрушко не должен прерваться из-за твоих соплей!” А ведь, если копнуть глубже, именно фамилии он и обязан многим в своей судьбе. Одноклассники травили его, насмехались – и он, не желая вечно оставаться беззащитной мишенью, записался на самбо, скрыв все свои болячки – и ревматизм, и хронический тонзилит, и дистонию. Для этого пришлось украсть чистый бланк справки, и он пошел на это, трясясь от ужаса – когда, при очередном визите к врачу, тот зачем-то вышел из кабинета, оставив юного пациента на секундочку одного. Потом пришлось тщательно подделывать почерк – впрочем, у него всегда были способности к каллиграфии. А в результате – третье место на городских юношеских соревнованиях, и дружба с Михой Сулимовым, занимавшимся в той же секции, и за компанию с ним поданное заявление в военное училище, а уже потом был немногословный майор из органов, обративший почему-то внимание на ничем не выделявшегося курсанта, и он ответил согласием, предложение майора льстило, и юному взору открывались какие-то волшебные перспективы… так и оставшиеся сказкой. Может быть, и к счастью. Бегать с пистолетами ему не довелось, служил он в экономическом управлении, пока, в угаре перестройки, капитану Петрушко не предложили перевестись в только что созданный специальный отдел, замаскированный под вывеской оборонной шарашки. Хорошо, что с Настей он познакомился лишь спустя два года после этого. Дело ведь не только в неразглашении, секретности и прочих само собой разумеющихся делах. Главное – воспитанная в вольнодумной, едва ли не в диссидентской обстановке, Настя на дух не переносила любые спецслужбы, а уж госбезопасность ненавидела пылко и страстно. Полковник Петрушко боялся и представить, что она когда-нибудь узнает правду. Но ладно, это все лирика, а вот Лешка… Того дразнили не менее изощренно. И ведь ничего не поделаешь, переводить из школы в школу бессмысленно, дети всюду дети, а менять привычную обстановку – само по себе достаточная травма. Домашнее обучение тоже пришлось отвергнуть – все-таки мальчик не должен расти оранжерейным овощем, ему необходим коллектив сверстников. Конечно, пришлось деликатно поговорить с учителями и с некоторыми детьми. Дети, к удивлению Петрушко-старшего, оказались понятливее взрослых. А когда ребятишки порой срывались, приходилось им напоминать, по-тихому, чтобы, не дай Бог, не узнал Лешка. Впрочем, в последний год все было относительно спокойно. То ли дети подросли, то ли нашли себе другие развлечения. Да и Лешка – не такой уж тютя, когда его сильно доводили, мог и вцепиться в обидчика смертельной хваткой. Правда, это всегда было чревато припадком, и учителя знали, что делать, если вдруг… …На каждой остановке народу все прибавлялось и прибавлялось, хотя вроде уже больше и некуда. А ведь еще до Царицыно не доехали, сокрушенно думал Петрушко. Вот уж там всех утрамбуют всмятку. А почти все окна забиты, не открыть, как ни пытайся. Душегубка, одним словом. Есть ли подобные ужасы в сопредельных мирах? Собственно, о сопредельных мирах почти ничего и не знали. Общение по астралу – крайне ненадежное средство связи, тут слишком многое зависит от источника и передатчика, а оба ведь – люди, со всеми вытекающими. Паша, то есть генерал Вязник, до сих пор не слишком-то доверяет Гениным магическим опытам. Не то чтобы он подозревал Гену во лжи – нет, того исследовали вдоль и поперек, и до, и после сеансов связи снимали энцефалограмму, и еще проверяли какой-то электроникой, о которой Петрушко и понятия не имел, тут уж была епархия научно-исследовательского отдела. Но, доверяя Гене как человеку, генерал сомневался в объективности его видений. И пускай масса народу во время сеансов могло наблюдать все то же самое, Вязник резонно замечал, что критериев проверки нет никаких. Переместиться в сопредельные миры пока не удавалось никому. А вот корреспонденты оттуда говорили, что переход не только возможен, но и время от времени происходит. Но они сами не знали технологии. Так что Павел Александрович сомневался вполне обоснованно. Другое дело, что он вообще во всем вечно сомневался. Такой уж он был – ехидный, насмешливый и, по его же собственному признанию, “всезнающий как змея”. Глядя на проплывающие за окном заборы, Петрушко вновь вспомнил, как Гена зажег свои изогнутые свечи, долго молчал, уставясь на слегка качавшиеся язычки пламени. Потом, произнося нараспев непонятные слова, поводил ладонями над серебряной миской. Напрягся, страшно выдохнул, взбаламутив поверхность воды, и приготовился ждать. Вызов был послан туда, в Оллар, и если его услышат, и если пожелают ответить… Попытки связи делались еще с того воскресенья, когда перепуганных мальчишек проверили в лабораториях научного отдела, а потом Виктор Михайлович явился с докладом к генералу Вязнику. Но попытки оставались тщетными, поверхность воды успокаивалась, и ничего не происходило до того, как гасли свечи. А они гасли быстро, минут за пятнадцать. Естественный ограничитель, объяснял Гена. Ведь это были особые свечи, их пламя как-то реагировало на состояние медиума, и чем сильнее его напряжение – тем быстрее они сгорали. А при погасших свечах работать не стоило. Достаточно перейти некий неуловимый предел – и мозг быстро разрушался. Но в среду их все же услышали. Вода в миске слегка встрепенулась, по ее поверхности побежали радужные круги, остро запахло какими-то странными, приторными ароматами, а потом она вдруг стала твердой и плоской, в зеркальной поверхности сперва отразились догорающие свечи, а потом возникло лицо. Немолодой уже мужчина, с бородой едва ли не до серых, внимательных глаз, загорелое лицо лоснится от пота. Слова собеседника произносил Гена, они возникали у него мозгу, но вот голос – тот заметно отличался от мягкого Гениного тенорка. Глубокий, слегка надтреснутый бас, таким голосом можно командовать войсками или изрекать проклятия врагам. Видимо, воздействие шло и на речевой аппарат медиума. – Мы слышали и раньше, но ответить не смогли… Большой маг уже у вас… Начальник тысячи… – Гена замялся, пытаясь подобрать словесный эквивалент тому, что ощутил внутри. – В общем, какой-то немалый чин в этом ихнем Тхаране, – уже своим обычным голосом добавил он. Потом вновь заговорил басом. – Ему поручено готовить исход… надо помешать… вернуть… мы ищем того, кого ему пришлось переместить в Оллар. Но пока не можем. Нужно… Если вы знаете, кто… Его изображение. Петрушко предусмотрел и такой поворот. Сейчас же фотография Димы Самойлова была поднесена к зеркальной поверхности. – Хорошо… Попробуем… Если… Большой маг уйдет, и тогда еще нескоро… Государь со дня на день пошлет на юг хандары… легионы… Осторожность… Он сильный… Сильнее того, в ком я сейчас говорю… Не пытайтесь сами, следите и ждите… Нужно тламмо, и только тогда… Да будет на вас мир и отблеск Единого, Рожденного и Нерожденного… Ждите… И тут зеркало треснуло, вновь побежали по воде лиловые круги, а погасшие свечи зачадили, съежились черными огарками. И вскоре вода стала обыкновенной водой. Гена, вытерев со лба пот, выплеснул миску в раковину. – Ну вот, вроде хоть что-то. Правда, понять что-то содержательное сложно. – Послушаем еще, – предложил Петрушко, перематывая кассету. – По крайней мере, – заметил майор Семецкий, замначальника оперативного отдела, – подтвердилась гипотеза о переходе сюда эмиссара из Тхарана. Понять бы еще, что за исход он готовит, и чем это опасно нашим олларским друзьям… – Если это действительно друзья, – покачал головой Виктор Михайлович. – Мы же ничего о них не знаем, и есть ли у нас общие интересы – вот вопрос. То, что они хотят решить свою проблему нашими руками – очевидно. И я не вижу в том ничего плохого, если это и нам выгодно. – Нам-то выгодно, – решительно заявил Гена. – Тем, с кем мы держим контакт, “Людям Единого”, не нужны переходы туда-сюда. – Граница на замке? – прищурился Юрик Семецкий. – Разумно. Отношения могут быть лишь в том случае, когда их можно в случае чего прекратить. А эти “Люди Единого” что-то вроде секты? – Видимо, – кивнул Гена. – Но секта многочисленная, готовящаяся со дня на день стать господствующей верой. – Вот только в их религиозные войны нам и не хватало влезать, – усмехнулся Петрушко. – Как-то, знаете ли, и своих ваххабитов по уши хватает. – А кто влезает? – удивился Семецкий. – Пускай Тхаран отсюда убирается, а уж как они в Олларе будут между собой грызться, не наша забота. “Люди Единого” наши союзники лишь в том, что касается блокады. – А вы уверены, ребята, – подала голос молчавшая доселе Генина ассистентка Лариса, – что блокада всегда будет нужна этим “единянам”? Что они сами не полезут к нам, со временем? Нести, например, свет истинной веры? Фанатики, они же и в Африке фанатики. А тут даже не Африка, тут вообще… – Лариса Сергеевна, – терпеливо произнес Петрушко, – здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Это уравнение с кучей неизвестных. Мы не можем сейчас решать стратегические задачи. Нам бы вышибить отсюда эмиссара и предотвратить дальнейшие перемещения, вот и все. – И ребенка бы вернуть, – деловито пробасил Юрик. – Русские своих не бросают. Окружающие невесело рассмеялись. – Пап, – дернул его за рукав Лешка, когда они уже выползли из душной электричкиной утробы на потрескавшуюся старенькую платформу, – а я там этого дядьку видел. Правда! – Какого такого дядьку? – скучно отреагировал погруженный в себя Петрушко. – Ну того самого! Который в парке, – протянул Лешка, досадуя на папину непонятливость и заторможенность. Виктор Михайлович поперхнулся и кинул быстрый взгляд на супругу. Ну, хвала небесам! Настя, невзирая на неподъемные сумки, стремительно неслась впереди, и цель ее не вызывала сомнений – крашенный в темно-зеленые тона станционный магазин. – Леш, ты это серьезно? – отчего-то шепотом переспросил он. – Ты не шутишь? – Я что, выгляжу как идиот? – сын решил обидеться. – Я что, дурной или слепой? Именно этот дядька, что в парке хулиганов прогнал. Он наискосок по проходу сидел. Петрушко сделал пару глубоких вдохов. – Почему же ты мне сразу не сказал? – А зачем? – Лешкиному удивлению не было предела. – Что мне, делать больше нечего? – Ну, – терпеливо ответил Виктор Михайлович, – я бы поблагодарил его, познакомились бы… – Да он, наверное, и не помнит про меня! – махнул рукой Лешка. – И вообще, нафиг он нам сдался? Скучный весь такой, газету читал… – “Нафиг” говорить неприлично, – автоматически среагировал Петрушко. – Ты бы мог сказать “на что он нам сдался?” А вообще познакомиться с хорошим человеком всегда стоит. Он, кстати, раньше нас вышел, не заметил? – Не-а, – мотнул головой Лешка, – он остался. Наверное, ему до Серпухова. – Ладно, проехали… Беги лучше к маме, поможешь очередь занять. А то ведь попадет нам с тобой, что одну ее бросили. Едва только Лешка, сверкая незагорелыми икрами, скрылся в дверях магазина, Петрушко вороватым движением извлек мобильник и надавил кнопку. – Юрик? Срочно. “Болонья” едет сейчас в тульской электричке, с Курского вокзала отошла в девять сорок пять. Лешка опознал. Что? Нет, не пробовал. Да, но осторожно. Все, кончаем связь. Он вновь спрятал мобильник и попытался ощутить себя нормальным дачником. Получилось плохо. 10 Он как раз ставил чайник, когда в прихожей тоненько тренькнул звонок. Хайяар поморщился, выкрутил конфорку и пошел открывать. Никого он сегодня не ждал, люди Магистра получили задания и должны были проявиться лишь через неделю. Кого же это принесли духи тления? На всякий случай сотворив в воздухе знак “ирра-гъяму”, он щелкнул дверными замками. Духи тления, как оказалось, принесли Анечку. И даже не тления, пристыдил себя он, напротив – духи яблоневого цвета. – Добрый вечер, Константин Сергеевич, – с порога выпалила Аня. – Вы извините, я вас ни от чего не отрываю? Была она на сей раз в легком, лазурного оттенка платьице, едва прикрывающем колени. Волосы, схваченные в тугую косу… Румянец щек… Сбившееся дыхание. А в глазах – льдинки слез. – Абсолютно ни от чего, – кивнул для убедительности Хайяар. – Проходи, пожалуйста. Чаю будешь? Только подождать придется, я как раз кипятить собирался. Эти электроплиты, знаешь ли, такие медлительные. Хотя кому я говорю, этот кошмар ведь по всему дому… – Константин Сергеевич, я… – выпалила Аня. – Тут такое… Просто так получается, что мне больше некому… – Так, Аня, – решительно сказал Хайяар, – пошли на кухню, не в передней же говорить, подпирая стенку. Усадив ее на мягкий плюшевый диванчик, он вновь занялся чайником. – А то, может, кофе? Ты как, Аня, в смысле кофе? – Константин Сергеевич, да я ничего не хочу. Просто, понимаете, Владька только что звонил… надо же что-то делать, а своим я не могу… с маминым-то сердцем. – Так… Давай, рассказывай по порядку, что произошло, – мягко произнес Хайяар. Владька… Двадцатилетний щенок, Анечкин воздыхатель. Он уже не раз слышал об этом юноше. Дело, конечно, молодое, и странно было бы, не увивайся вокруг такой девушки стая парней. Но этот… Если в Ане он чуял блистательную, тонкую породу, кровь истинной кассары, то этот… выгребать навоз, пахать землю, возить на мельницу мешки, ну по крайности подручным в лавке. Не более. Смерд – он и в Железном Круге смерд. Даже в институт не поступил, работает после училища электриком, от армии косит. И что такого в этой прыщавой дылде увидела Аня – светлая, нежная, подобная редкому сапфиру? Поистине Высокая Госпожа Ниу-кья-бао, покровительница любви простой и воздушной, недосмотрела… Да, недосмотрела… Или, напротив, покарала за приверженность безумной здешней вере. Впрочем, вряд ли боги Оллара до Железного Круга не дотянутся… им бы со своим хозяйством управиться… – В общем… – Аня запиналась, не зная, с чего лучше начать, – он у Руслана взял машину, покататься… Вы не думайте, он водить умеет, у него и права есть… еще в школе получил, в УПК, категории “б”. – Так… – негромко протянул Хайяар, – покататься, значит? Просто так? – Да нет, – скривилась Аня, – он, дурачок, меня покатать хотел. Вроде как подарок – подъехать к дому, просигналить. Он же такой, я рассказывала. – Так, – повторил Хайяар, – значит, покатать. И в кого он влетел? – В джип “Чероки”, – всхлипнула Аня. – Набитый бандюками какими-то. – Сам-то цел? – сухо поинтересовался Хайяар, искренне надеясь, что нет. – Цел, – радостно ответила Аня, и тут же улыбка ее погасла. – Но машина вдребезги, Русланова “восьмерка”. А главное, джип этот идиотский покарежил. В общем, сейчас он оттуда звонил, там уже и милиция, и эти… Выпросил у кого-то мобильник, чтобы, значит, я не ждала, не волновалась. – Да уж, – кивнул Хайяар, – заботливый юноша. Ну и что же ты теперь хочешь? Аня тяжело вздохнула. – Да я сама не знаю… Что теперь будет… Его же братки убьют, как нечего делать. Откуда у него деньги, а они двадцать тысяч требуют… зеленых. И Руслану еще отдавать, за “восьмерку”. – А кто виноват? – мрачно осведомился Хайяар. – Да он ничего толком и не объяснил, – Аня всхлипнула. – Сказал, чтобы родителям его позвонила, предупредила… Вот… Он же как маленький, Владька. И что теперь? – Да что теперь? – развел руками Хайяар. – Побегает, поищет деньги, займет, заработает… Ему все-таки не десять лет, а двадцать. В этом возрасте некоторые брали вражеские замки, создавали империи, разрушали города. Но ты-то, Аня, умная же девушка, ты что, действительно собиралась с ним кататься? – Нет, конечно, – вспыхнула Аня. – Что же я, совсем? Он ведь как в УПК на права сдал, так почти и не водил с тех пор, ну, если кто из друзей даст за баранку подержаться. И вообще, я ему не хочу слишком многое позволять… – Это правильно, – механически кивнул Хайяар. – Таким многое позволять нельзя. Таких вообще надо… ну ладно. Я понял ситуацию. И что дальше? – Я не знаю, – Аня всхлипнула. – Как он позвонил, меня точно кипятком обдало… И родителям-то не скажешь, сами понимаете. Я к вам сразу… посоветоваться. Вы же опытный…. – Мудрый, старый… очень мудрый и очень старый, – Хайяар подошел к плите, выключил не успевший еще закипеть чайником. – Ладно, поехали. – Куда? – стараясь удержать слезы, переспросила Аня. – Туда, – вздохнул Хайяар, – на место происшествия. Похоже, там действительно требуется кто-то очень старый… Добрались они быстро. Вопреки Аниным опасениям, первый же водила послушно притормозил возле них и с готовностью открыл дверцу. – Варшавка, возле Международного Почтамта, – сквозь зубы процедил Хайяар. – Полтинник. Садись, Аня. Водила, усатый краснорожий дядька, молча порулил в указанном направлении. Хайяару даже не пришлось особенно напрягаться. Настоящей магии тут и не требовалось, такому животному хватит и первого Знака Власти. Он по-прежнему ощущал волну сопротивления от Аниного крестика, но не в пример слабее, чем тогда, на лестнице. Если что, работать он сможет. “Жигуль” уверенно пилил в потоке машин, перестраивался из ряда в ряд, водителю не приходилось напоминать о скорости – он и сам, казалось, рад был побыстрее избавиться от своих пассажиров. А над городом сгущались теплые сумерки, пронзительно пахло бензином, полнеба на западе пылало исполинским костром, а у восточного горизонта уже покачивался острый лунный серп, готовый к обильной жатве. …Гаишники, как оказалось, уже успели все замерить и отбыли, забрав у растерянного Владьки документы. А вот пострадавшие остались – двое плотного сложения парней в белых рубашках и при галстуках, коротко стриженные и крайне раздосадованные испорченным вечером. Бледный Владька стоял рядом, тоскливо изучал трещинки в асфальте и, похоже, прикидывал, как будет смотреться в гробу, с охапкой чахлых гвоздик на груди. Высадив их, водитель газанул, стараясь поскорее убраться отсюда. Он даже забыл взять полтинник, и Хайяар не настаивал – в конце концов, пускай смерд радуется, что пригодился благородным господам. Аня, конечно, бросилась к Владьке, прильнула к тощей груди, засопела, пытаясь сдержать слезы. Тот, растерянный, явно не ожидавший такого поворота, неловко гладил ее по волосам, шептал что-то бессвязное. Предоставив юную парочку саму себе, Хайяар неспешной походочкой приблизился к разбитому джипу. Его пассажиры слегка оживились. – Отец, как я погляжу? – радушно произнес один из них, с ослепительно-белыми зубами, кивнув в сторону Владьки. – Да, неприятности… я понимаю. И главное, машина только купленная была, еще и поездить не успел… Теперь придется новую брать, ты же понимаешь, мы на латаных не катаемся. А это тебе, отец, выходит в двадцать тысяч. Ну, не рублей, ты же понимаешь. То есть, если хочешь, можно и по суду, официально. Но чисто по-человечески предупреждаю – по иску придется выплачивать больше. Время, ты же понимаешь, это деньги в квадрате. Хайяар молчал, внимательно слушая белозубого, а тот, все тем же снисходительным тоном продолжал: – Денег таких, очевидно, нет, и занять не у кого? Понимаю. Что за страна! Но ты не расстраивайся, не все потеряно. Мы ведь тоже не звери, мы выручим. Значит, таким макаром – завтра с тобой съездим к нотариусу, подпишешь договор о продаже квартиры. И не бери в голову, тебе самому с бумажками бегать не придется, БТИ там, жилищный комитет, это мы все организуем. Ваша трехкомнатная хорошо пойдет, не меньше сорока, двадцать нам, а на что останется, можно вам и в области неплохое жилье подобрать. Оно и лучше – свежий воздух, природа. Так что выше голову, отец, жизнь только начинается. – Хорошо иметь домик в деревне, – поддакнул второй и сам же хохотнул своему остроумию. – Нет, ребята, вы ошиблись. Я не папа, – он мрачно усмехнулся. – Я совсем наоборот. И все будет не так, и жизнь подходит к неизбежному концу. Хайяар тяжело взглянул на обладателей белых рубашек, и те непонимающе уставились на “нестандартного папашу”. – Хотите знать, как на самом деле будет? Вот ты, – он ткнул пальцем в весельчака, – умрешь к середине августа, по онкологии, неоперабельная стадия. А ты, – хищно улыбнулся он белозубому, – повесишься у себя в сортире. Черная тоска, или маниакально-депрессивный психоз, так это у вас называется. Недельки три пока погуляй, а потом – в петлю. Стоять! – негромко, но властно произнес он, видя, что веселье в бандитских глазах гаснет, а руки тянутся куда не положено. Поздно, поздно. Мысли Хайяара уже заклубились бурым туманом, и из него родилась тонкая, слегка искривленная игла, хищно задрожала, точно усики муравья тси-лмау, раздвоилась – и вошла в сердца так ничего и не понявших парней. Никто, разумеется, не мог ее видеть, все происходило в оммо-тло, первом из внутренних слоев Круга, но вот уже обреченные часто-часто задышали, точно им не хватало вечернего, напоенного бензином и сиренью воздуха, потом их затрясло мелкой дрожью, и оба молодых человека обессилено сползли вниз, привалившись спинами к останкам своего джипа. Глаза их тупо, бессмысленно уставились друг на друга. – А не пройдет и часа, мальчики, вам станет очень-очень больно, – участливо сообщил им Хайяар. – Только “скорая помощь” не поможет. Вам вообще уже больше ничего не поможет. На джипах ездить вредно для здоровья, вас разве не предупреждали? У вас, видимо, плохая память. – Голос его сделался плавным, чарующим. – Вы плохо помните. Вы вообще ничего не помните. Ни кто въехал в зад вашему джипу, ни парнишку, ни девчонку, ни меня… Вы совсем ничего не помните. А если вам напомнят – скажете, что ни к кому претензий не имеете. Вам и не надо их иметь, вам бы сейчас о другом подумать, о том, как войдете вы в черные пещеры Нижнего Слоя, во владения Великой Госпожи Маулу-кья-нгару, и что вы ей там скажете, прежде чем хлебнете воды из Круглого Озера… Он резко повернулся и направился к испуганно глядящим издали Ане и Владьке. На душе было весело, душа напоминала сейчас чрево после роскошного пира в доме знатного. Живой силы в парнях было изрядно, и он взял ее почти всю, оставив бедолагам самую малость, чтобы их смерть гляделась естественно. Пришлось, конечно, влить им по капельке киар-мин-дау, “полужизни”, пятнами рассеянной в оммо-тло. Это поддержит их первое время, обманет здешних лекарей с их мертвыми железками и снадобьями, зато потом отравит и те остатки истинной живой силы, что еще плескалась в сердцевине их имну-минао. А выпитого из них вполне хватит недели на две серьезного магического делания. – Все, ребята, – весело сообщил он выжидательно глядящей на него молодежи, – этой проблемы больше нет. У владельцев джипа нет никаких претензий. Они не будут требовать денег, у них вообще теперь другие интересы. А за “восьмерку”, – повернувшись к Владьке, он хлестко щелкнул его по носу, – ты Руслану заплатишь что положено, и тут я тебе помогать не буду. Ты уже достаточно большой мальчик. 11 Вода в тарелке подернулась радужной дымкой – и застыла, являя облитую умирающим закатом горницу. Увы, пришлось обходиться обычной тарелкой с надписью “общепит”, наследство покойной хозяйки квартиры. Серебряной чаши, какая положена при связи по Тонкому Вихрю, все равно не было. Тем более, что серебро – это условность, главное – произнеся необходимые Слова Силы и совершив ритуал, проникнуть духом сквозь разделяющую Круги пустоту, что лишь кажется пустотой, на самом деле она живая. И не просто послать иглу своего имну-тлао в бесконечно далекий теперь Оллар, но и попасть куда надо, так попасть, чтобы тебя услышали и ответили. А надо было – в Белый Замок, где сидят сейчас составляющие Собрание старцы, обладатели плащей власти. Они ждут его слова, его отчета. И знают – он среди них, он видит все, происходящее в горнице, слышит каждое слово и готов ответить, когда будет ему дозволено говорить. Ибо не прошедший Глубинное Посвящение не может носить цветной плащ, ему надлежит почтительно молчать. Даже если он столь важен Собранию, что его вызывают из другого Круга, по тянущейся сквозь Тонкий Вихрь ниточке… и вообще допускают на самую вершину Тхарана, туда, где обсуждаются поистине тайные дела, недоступные не то что мелкой шушере, но и проверенным, надежным магам, прошедшим Великое Посвящение. Хайяар передернул плечами, его знобило, хотя в комнате было тепло. В этой, московской. А уж тем более в той, расположенной в самой высокой башне Белого Замка, там горница не успела еще остыть от жара иллурийского солнца. Но слишком уж много сил отнимала связь. Тонкому Вихрю, как и любому живому, не нравится, когда его протыкают насквозь, он стремится оборвать светящуюся ниточку, затянуть открывшийся в его плоти канал, и нужно немало потрудиться, дабы сладить со своенравной пустотой. Зато теперь он, можно сказать, был рядом со старцами-плащеносцами и видел все их глазами. Впервые оказывали ему такую честь. …Ставни плотно затворили, и пространство озарялось лишь десятком толстых свечей, равномерно расставленных по углам. Покров Тишины наложен на неимоверно разросшуюся сейчас горницу, и подслушать их не мог никто – ни любопытный раб (хотя таковых здесь и не водилось), ни любопытный колдун-одиночка, коим Тхаран отчего-то побрезговал. Что же до своих магов, те никогда и не рискнули бы подслушивать, они еще с юности, с суровых лет ученичества знали, чем это кончается. И уж тем более стихийные духи – уж с кем-с кем, а с подобной живностью собравшиеся умели обходиться не менее искусно, чем опытный псарь с порученной ему сворой. И все-таки, чувствовал Хайяар, они боялись. Страх – слабый, едва ощутимый, желтовато-бурый, – выползая из их мыслей, дрожал в замкнутом пространстве горницы, клубился невидимым обычному глазу дымом. Его, конечно, легко было бы развеять, но к чему? Все пятеро слишком хорошо знали причину, а притворяться друг перед другом считали делом постыдным. Долгое молчание нарушил плотный седобородый старик в белом плаще, сидевший напротив дверей, в высоком кресле со спинкой, изображающей вставшего на дыбы горного барса. – Уважаемые, не будем тянуть время. Я полагаю, вы догадываетесь, какого рода сообщение пришло сегодня из Сарграма. Увы, то, чего мы боялись, в конце концов и случилось. Государь Айлва-ла-мош-Кеурами, отвергшийся почитания Высоких Господ и прилепившийся к вредоносной вере Единому, объявил об этом всему своему народу. Таким образом, древний нарыв наконец-то прорвался гноем. Люди Единого, поначалу робкие и смиренные, как-то незаметно размножились, их лжеучением соблазнились блистательные кассары, ему не чужды ни купцы, ни воины, о черни я уж и не говорю. Слишком долго мы смотрели на это сквозь пальцы, нам казалось, что Высокие Господа лишь терпят нечестие до времени, чтобы тем страшнее покарать зло, и потому Тхаран не вмешивался. Но теперь люди Единого проникли и во дворец государя, льстивыми речами пленили его, теперь они – его глаза, его уши, его длань. Пока жив был престарелый отец, Айлва еще скрывал свое отступничество, он, правда, даровал свободу людям Единого, но почитал и природных олларских богов. Но не прошло и полугода со дня кончины великого Ллеу-ла-мош-Айл-Гьороно, как его младший сын с головой погрузился в темные воды предательства. Люди Единого нашли ключи к его впечатлительной душе. И потом, эта недавняя его победа над полчищами западных варваров… он уверен, что конница Луан-ла-мау-Тсиму сумела растоптать орду лишь благодаря заступничеству Единого. Он, дескать, видел в небе знак. Мы-то, разумеется, понимаем, откуда берутся подобные знамения. – Без предателя Алама не обошлось, – хмуро заметил маг в синем плаще, сидевший возле наглухо закрытых ставней. – Это само собой, – согласился обладатель белого плаща. – Но будь дело в одном лишь Аламе… В конце концов, кто он такой, этот Алам? Он даже не проходил изначального обучения в Тхаране, его натаскивали сарграмские горные колдуны, то есть дикари, дальше слоя стихийных духов и не умеющие проникать. Ну, наш Тхаран, конечно, дал ему многое. Малое Посвящение… Спустя тридцать лет – Великое. Но ведь Глубинного он так и не прошел, и значит, любой из нас, сидящих тут, способен поразить его в поединке. – Так-то оно так, – раздумчиво произнес худощавый старец, укутанный в темно-зеленый плащ. – Но ведь мы и не пробовали. Алам ушел десять лет назад, и что с ним за это время случилось, никому неведомо. – В том-то и дело! – горько усмехнулся Белый Плащ. – Мы не понимаем природу той силы, что сопутствует людям Единого. Но что сила есть, и немалая, никто из нас не станет отрицать. Да, не стоит омрачать души принявших Малое Посвящение, и уж тем более учеников, но только слепец способен бесстрашно низвергнуться в пропасть. Каждый из нас, почтенные старцы, не раз сталкивался с со слугами Единого. Конечно, были среди них и простаки, лишь болтающие о своем Боге, но не причастные Его могуществу. Но вспомните, как при встрече с некоторыми их вождями нас покидало все наше магическое искусство, невозможным становилось даже простейшее делание, доступное и деревенской ведьме. Точно некая стена закрывала нам путь к внутренним слоям Круга, и противостоять безумцам-единянам мы способны были одной лишь примитивной земной мощью. Что ж, и это немало. Было… Теперь, когда на их стороне государь Айлва-ла-мош-Кеурами, когда железные хандары северян двинутся в равнинную Иллурию… а они двинутся, не сомневайтесь. Даже если великий государь наш Айяру-ла-мош-Ойгру, да продлят боги его земное существование и введут в свой светлый чертог после, соберет все свои войска, оголит южную и восточную границы, и двинется навстречу брату-предателю Айлве… даже не хочется произносить “ла-мош”… исход битвы может быть очень разным. Давайте говорить прямо – Сагргам давно уже не слабее Иллурии, нам никак не выставить более двухсот тысяч ратников, а у них только в регулярном войске семьдесят хандар… А еще ведь есть варвары-вассалы, есть дружины знатных людей… и, не забывайте, есть золото. Люди Единого, как это ни печально, весьма преуспели в приумножении благородного металла. И, наконец, язва поразила не один лишь Сарграм. Зараза тлеет и у нас, в солнечных иллурийских землях. Враг вполне может ударить нам в спину. – А наш Тхаран? – напомнил Синий Плащ. – Тхаран может выдвинуть тысяч пятьдесят… а если постараться, так и все восемьдесят. Тем более, наши воины – это вам не государевы ополченцы… – К ветхой рубашке заплат не пришивают, – раздраженно бросил Белый. – Что эти тысячи? Капля в океане. Мир поворачивается, уважаемые старцы, мир меняется. И похоже, нам в этом новом мире места нет. Конечно, мы уйдем не быстро… и не тихо. Но придется. Потому и создается убежище, потому мы и посылаем наших людей в Железный Круг. Но если раньше мы еще надеялись, что туман развеется, то теперь… – Что же ты так уверен, Иргру-Йаро, в победе единян? – Зеленый плащ нервно поежился. – Да, Высокие Господа пока молчат, но когда дело дойдет до последней черты… вот тогда они и сокрушат мерзость, огнем очистят вверенный им Круг. Мы ведь не раз их вопрошали, и неизменно получали именно такой ответ. – Хауш-ла-Медани, – грустно и просто сказал Белый, – неужели ты еще не понял самого главного? Кто эти людишки? Мелочь, прах. Но за ними стоит не просто одна из мировых сил. Их Единый, которого они почему-то называют Рожденным и Нерожденным – вы не догадываетесь, кто Он? Или слишком страшно признаться самим себе? – Говори, Иргру-Йаро, – твердо произнес доселе молчавший горбун в лиловом плаще. – Не стесняйся. Тут все свои. И даже наблюдающему сейчас за нами меккосу Хайяару тоже можно разрешить послушать. Тем более, если он справится со своим нынешним служением, можно будет подумать и о Глубинном Посвящении. Хайяар постарался, чтобы его усмешка не отразилась в тарелке. Ни в этой, общепитовской, ни в огромной серебряной чаше там, в горнице. Глубинное Посвящение… Это не раньше, чем кто-либо из старцев-плащеносцев опасно приблизится к черте, отделяющей мир средний от владений тьмы. Но никому из собравшихся еще не время опускаться в нижние пещеры… И потому обещания лилового Амлани-Мианоси подобны клочку соломы, какой вешается перед мордой вола. – Что ж, скажу, – чуть приподнялся Иргру-Йаро. – Думаю я, это Спящий, почтенные старцы. Спящий. Ныне Он просыпается у нас, как проснулся некогда в Железном Круге. И Высокие Господа, как сие ни горько, ничем не смогут воспрепятствовать. Луна, отраженная в озере, почти столь же ярка и прекрасна, сколь и небесная луна, только вот она исчезнет, если вычерпать озеро. А та, что наверху – останется. Так же и они, Высокие наши Господа, чьей силой мы и стали тем, кем стали. Но теперь сила их истощается, и нам, увы, приходится бежать. Это все же лучше, чем умирать в муравьиных ямах, жариться на огне или кормить собою крыс в единянских темницах. И даже не это страшно. Смертью не спастись – Спящий настигнет нас и в нижнем мире, в темных пещерах. Только там уже не будет Великой Госпожи Маулу-кья-нгару, она растает вместе с остальными. А будет там одно лишь обжигающее дыхание Спящего. Поэтому мы и сменим Круг. И это теперь должно стать главным для Тхарана. Все прочие дела надо сворачивать. Да, мы верны великому государю нашему Айяру-ла-мош-Ойгру, мы будем ему помогать, мы выставим тридцать тысяч… ни пятьдесят, ни восемьдесят не надо, жалко людей, мы останемся с ним до последнего… то есть до того мига, когда уже пора будет уходить. Мы, вполне вероятно, возьмем его с собой… если государь проявит твердость и не падет в ноги изменнику-брату… что тоже ведь может статься. Но Тхаран не должен погибать глупо и бессмысленно. Я сказал. Есть ли возражения, почтенные старцы? Некоторое время все молчали, и лишь треск свечей нарушал густую, вязкую тишину. Потом доселе молчавший маг в иссиня-черном плаще мигнул бесцветными глазами. Хайяар сейчас же напрягся, неприятно засосало под ложечкой. – Иргру, я, в общем-то, не стану возражать, в стратегическом плане ты прав, действительно, пора рвать когти. Меня огорчает даже не это. Вот уже почти шесть веков существует наш утес мудрости, Тхаран, за это время были сделаны величайшие открытия, мы проникли в тайны природы столь глубоко, что и не снилось старцам-основателям, мы сделали магию из плебейского ремесла высоким искусством, мы поддерживали порядок в Олларе, мы сдерживали волны хаоса, бьющиеся о пределы Круга. Мы научились проникать в смежные миры, мы… да что там говорить! И вот теперь практически все это придется бросить. Ну скольких мы сумеем взять в Убежище? Ну полторы тысячи, ну в лучшем случае две. Причем это вместе с челядью, воинами, учениками… А прочих придется оставить. По самым скромным подсчетам – около пяти тысяч магов, пятьдесят тысяч воинов, пятнадцать тысяч учеников. И й мы сможем унести лишь то, что каждый возьмет с собой. Иначе, как все мы знаем, нельзя, мы пока еще не умеем переправлять в сопредельный Круг мертвые вещи. Ну ладно, там нам не понадобится золото, не понадобятся драгоценности. Но оружие, утварь, инструменты… И прикиньте, сколько уйдет запасов Силы! Это же не в соседний город на ярмарку съездить. В общем, раз уж сегодня мы называем вещи своими именами, давайте скажем прямо – Тхаран погибнет. В своем нынешнем виде, разумеется. Там придется все начинать заново. И если здесь, среди культурных народов, нам потребовалось шестьсот лет, чтобы достигнуть нынешней мощи, то представьте, каково это будет среди дикарей. Нам же придется учить их практически всему, приручать – а иначе нельзя, иначе они сожрут нас, и никакая магия нам не поможет. Теперь самое главное. Вы представьте, что начнется, когда весь Тхаран узнает, что приходится бежать, но возьмут с собой хорошо если десятую часть, а остальных бросят здесь, на съедение людям Единого! Легко приказывать нижестоящим сейчас, когда Тхаран в силе и славе, когда даже те, кто вообще знает о подготовке Убежища, думают, что это не более чем запасной путь, как в лисьей норе. А когда они узнают правду? Когда магам низших посвящений нечего будет терять? А ученики? А воины? Представляете, какая начнется резня? Это, пожалуй, окажется для Тхарана пострашнее, чем панцирники Айлвы. Вот так, почтенные старцы. – Значит, придется уходить тихо! – решительно заявил Синий Плащ. – Придется нам самим, Собранию, составить списки, причем с каждым отобранным говорить, требовать клятвы молчания. Но думается мне, что такую клятву сдержат не все… и многие из тех, кто действительно потребуется нам в Убежище, могут проболтаться. В магах высоких степеней я уверен, но ученики… а тем более воины и рабы. Значит, этих придется переправлять, ничего им до самой последней минуты не объясняя, при том они в нужное время должны оказаться в местах Перехода. Необходимо все предусмотреть, отдать в должном порядке необходимые приказы… Словом, нелегкая нас ожидает работа. – А что делать? – вздохнул хозяин замка, запахиваясь в свой белоснежный плащ. – Придется вспомнить молодость и заняться канцелярскими трудами самим, не полагаясь до поры на помощников. Но иначе Тхаран не спасти. – А вообще, на сколько мы можем рассчитывать? – поинтересовался зеленый старец. – Как долго в Железном Круге продлится подготовка? Иргру-Йаро усмехнулся, пожевал тонкими губами. – Ты можешь ответить Собранию, меккос. Если, конечно, тебе есть что сказать. Хайяар вздохнул. – Почтенные старцы, ну что я вам сейчас скажу? Прошло всего две недели, я только начал работу. Ищу наилучшее место перехода, вы же знаете, сколь это непросто. А еще ведь надо собрать достаточное количество лемгну, которые ни о чем не должны подозревать. Причем в обоих Кругах. Те, кому мы платим в Железном, трусливы и жадны, но хитры и переменчивы. От них можно ожидать любой пакости, их обещаниям нельзя слишком уж верить. Но если удача будет нам сопутствовать, то, думаю, месяца через три можно начинать. За это время я успею подготовить место перехода, а главное, соберу лемгну и там, и там. Но ведь это при наилучшем раскладе. А так дело может затянуться и на полгода. Вы не забудьте, что в Железном Круге тоже все не так просто, тут магия наша слабеет, да и слишком многое тут неподвластно магии. – А к тому же, – добавил Иргру-йар, глядя на ровный, наконечником стрелы устремленный вверх огонек свечи, – вполне возможно, люди Единого знают о наших планах и могут охотиться на Хайяара. У них ведь, у единян, из магов не только Алам имеется. Не знаю уж, сумеют ли они самостоятельно перейти в Железный Круг, или по Тонкому Вихрю установят связь с кем-нибудь из тамошней стражи… ведь и там есть маги, слабые, конечно, необученные, но есть. Чтобы говорить сквозь Тонкий Вихрь, их умения хватит, это проверено. – А как насчет главного? – Синий Плащ прищелкнул пальцами. – Отсюда ведь единянам гораздо удобнее раздавить Хайяара, чем совершать сомнительные вылазки. – Ну, это совершенно понятно, – улыбнулся Иргру-Йаро, – делаем все, что необходимо. Мы перестраховались даже более, чем требует того нынешнее положение. Никто из единян не сумеет найти ключик к нашему замку. Во всяком случае, сводки от Хиури-тлани я получаю ежедневно, и пока все там складывается благоприятно. Хотя я и напоминаю ему постоянно, что за излишнюю осторожность его никто ругать не будет, зато наоборот… Ты можешь что-то добавить, Хайяар? – А что мне добавить? – вздохнул тот, глядя в общепитовскую тарелку. – С моим хаграно мы все подробнейше обсудили, я дал ему и необходимые наставления, и, на крайний случай, некоторые средства. Чтобы не вводить его в соблазн, малые потоки силы ему перекрыли, так что никакой единянский маг вроде бы не должен его обнаружить. Теперь главное – уберечься от обычных соглядатаев. Но это мальчик умеет. – Что ж, – кивнул Белый Плащ, – мы выслушали тебя, меккос. У кого-нибудь есть вопросы? Вопросов, однако же, не оказалось. Все, что должно было быть сказано, уже произнесли, а о прочем говорить пока не стоило. – Тогда расстаемся, почтенные старцы. Трудов у нас куда больше, чем времени. Иргру-Йаро хлопнул в ладоши, и сейчас же, взметнувшись напоследок к потолку, погасли огоньки свечей, горницу окутала торжествующая, дождавшаяся своего часа тьма. А когда минутой позже она рассеялась под светом обычного стенного факела, никого, кроме Белого Плаща, здесь уже не оказалось. – Ну что, Хайяар, удачи тебе, – наклонившись над серебряной чашей, улыбнулся старик. – Ты, конечно, не услышал ничего нового, но важно не это. Ты был на Собрании, ты говорил со старцами, теперь тебя легче будет тянуть на вершину. Лиловый и Синий со мной согласны, Зеленый – тот всегда сомневается, но в конце концов принимает здравое решение. А вот Черный… Ну да что там говорить, ты и сам знаешь… Ладно, не будем тратить драгоценную Силу… И сейчас же побежала по воде мелкая рябь, взметнулся легкий ветерок, и не стало ни горницы, ни факела, ни утонувшего в ночи олларского заката. Хайяар вытер испарину со лба. Все-таки сильно это выматывает, связь по Тонкому Вихрю. Он встал, медленно подошел к открытому окну и, вылив из тарелки воду в цветочный горшок, долго смотрел на холодные, густо усеявшие небесную черноту звезды. Хайяар завидовал их спокойствию, в отличие от них, он очень хорошо знал, что близится утро. 12 Реки он до сих пор еще не видел. Знал, что она где-то в западной стороне, далеко. Там, за крепостной стеной, расположился порт с причалами, складами, кабаками. В порт приходят парусники – и небольшие рыбацкие суда, и огромные многомачтовые корабли, совершающие рейсы через Медное Море. Разумеется, никакое оно не медное, но так его почему-то назвали. Моря Митька, конечно, не видал. И вообще, про все эти дела – порт, реку, море, ему рассказали здешние ребята. Пришлось, ясное дело, познакомиться – кассар то в лавку пошлет, то на колодец за водой, то с запиской куда-нибудь. К Митьке поначалу отнеслись настороженно – странный он какой-то, простых вещей не знает, но потом махнули на странности рукой. В конце концов, что взять с дикого варвара, чьей родиной были глухие леса на северо-востоке Сарграма? Оттого у него и волосы такие, и кожа, и глаза… Митька быстро просек, что быть северным варваром крайне полезно – можно, не боясь своего невежества, задавать вопросы, совершать странные поступки, и никто не примет за психа. Нет, конечно, не все складывалось гладко, однажды пришлось и стыкнуться с местными задирами. “У вас там, на Севере, все так драться умеют?” – спрашивали после пострадавшие. “Ну! – небрежно отвечал Митька. – У нас там с младенчества боевым искусствам учат!” Он все ждал вопроса, как это несмотря на боевые искусства, умудрился попасть в рабство, но местных, похоже, устраивала его легенда. Они тут вообще ребята простые, ужас до чего легковерные. А главное, они всего боялись. Хозяйской плетки, городских стражников, пьяных солдат, незнакомых людей, ядовитых клещей, но особенно – злых духов, которые днем таятся в трещинах и щелях между камнями, а ночью выползают на охоту. От кассара ему тогда влетело крепко. Приходили хозяева побитых мальчишек, жаловались. Типа пострадало их имущество, надо бы возместить ущерб… звонкими огримами. Потом уж ребята ему объяснили, что за драку здесь рабов наказывают сурово. “А уж если ты со свободным сцепишься, то вообще! – шепотом рассказывал ему пронырливый двенадцатилетний парнишка Хиуги, из дома торговца коврами Ньяруо-Гмину. – Тогда радуйся, если с тебя хозяин плетью шкуру спустит. Потому что и в государеву темницу могут бросить, а уж там…” Правда, если верить ребятам, Митьке с хозяином еще повезло. “Он что, тебя только прутьями? – усмехался угрюмый крепыш Ноксу, принадлежавший трактирщику Мьяну-Кирьо. – Мне б такого господина… И чего тебе не нравится? Вот, видишь, – поворачивал он к Митьке левый бок, – это меня в том году кипятком. Чуть не до костей проело… А всего-то, в кладовой сушеного мяса стянул”. Конечно, хозяин его не баловал. И ругался, и частенько порол, и три дня назад поставил между лопаток клеймо – типа татуировки. Было ужасно больно, куда хуже, чем под прутьями. Но куда денешься? К тому же, объяснил кассар, без этого первый же встречный стражник прикопается. Не к Митьке, понятное дело, к хозяину. И штраф придется платить такой, что дешевле уж будет его продать… …До порта было еще далеко, но Митька чувствовал, что идет правильно, да и не сбиться тут с пути, главное – на запад, то есть направо от солнца, и вниз, к реке. Городские ворота, он знал, широко распахнуты, и закроют их лишь вечером, после захода. Так что времени у него уйма, Харт-ла-Гир, отправляясь утром по своим загадочным делам, предупредил, что вернется лишь поздно вечером, а то и к ночи. И хотя на “домашние задания” он явно не поскупился, но все-таки заняли они лишь утро. Змеюка миангу-хин-аалагу получила свое молоко и деловито убралась обратно, в дырку, в комнатах подметено, лошади, Уголек и Искра, почищены и накормлены, дрова для очага еще со вчера запасены, бочки и во дворе, и на кухне полны воды… Так что же, до ночи сидеть здесь как на привязи? Конечно, кассар именно это ему и велел, да пошел он, этот кассар! Он ведь ничего не узнает, еще до заката Митька вернется, сварит ужин и, приняв вид измученного трудами отрока, начнет ждать возвращения блудного господина. Нет, конечно, было слегка страшновато – ведь узнай о его прогулке Харт-ла-Гир, порки не избежать, и порки суровой. Не шутка сказать – скверный раб, вместо того, чтобы охранять от злоумышленников хозяйский дом, шляется незнамо где! Но Митька догадывался, что и в его отсутствие вред ли кто рискнет забраться и ограбить кассара. Да и остался же на дворе серый пес Дэгу, а у него клыки размером с указательный палец. И в случае чего именно Дэгу и защитит хозяйское добро, а от Митьки тут мало толку. Впрочем, бояться нечего. Наоборот, это здешнее население побаивается кассара. Вроде бы Харт-ла-Гир ни на кого из соседей не наезжал, здоровается с ними, о делах вежливо спрашивает, а они как-то жмутся. И ребята вон тоже говорили: “Этот твой господин… он непростой… Он как посмотрит, так в животе холодно становится”. А зато он посмотрит порт. Между прочим, впервые в жизни. Так ведь никуда они с мамой и не выбирались из Москвы, не на что нам по югам кататься, сердито говорила мама. А тем более здесь древность, парусники, всякие там пассаты, пираты, фрегаты… И вообще, если тайно пробраться на корабль, идущий в какую-нибудь далекую страну, где, может быть, живет маг, способный вернуть его обратно… совсем обратно, то есть домой, на Землю. Митька понимал, что все это наивные детские мечты, что даже случись такое чудо, окажись он на корабле – его или снова продадут куда-нибудь в рабство, или вообще кинут в волны, вроде как жертву морским богам. Здесь, как он слыхал, ни одно серьезное плавание не обходится без жертвы, для этого специально берут на борт старого, немощного раба, от которого все равно уже никакого толку. И все же… вздымались в душе смутные надежды, неуловимые, точно коснувшийся его волос ветер. …Он перебегал незнакомую площадь, когда послышался шум. Людская толпа колыхалась, бурлила, точно кипяток в котле, чувствовалось всеобщее оживление. “Ведут, ведут! – плыл в толпе интригующий шепот. Митька притормозил. – Слышь, пацан, – ухватил он за плечо какого-то тощего мелкого мальчишку, рабский ошейник которого свидетельствовал, что с его владельцем можно обходиться запросто. – Это чего сейчас будет? – Что, с белой звезды упал? – хитро поинтересовался тот, по всему видать, ничуть не испугавшийся Митьки, даром что был года на три младше. – Правда, что ли, не знаешь? – Да я тут недавно, – путано пробормотал Митька, которому сейчас вовсе не хотелось строить мелкого. Одного вот уже построил… и чем кончилось? – Сейчас жертва будет! – охотно разъяснил мальчишка. – Единян вчера поймали, а сейчас их подарят Итре-кья-Лгами. – Кому-кому? – переспросил Митька и тут же осекся, сообразив, кому вообще-то приносят здесь жертвы. – Что, совсем темный? – покровительственно усмехнулся пацан. – Недавно в Оллар продали? Итре-кья-Лгами – это Великая Госпожа, богиня судьбы. Она ниточку соткала – и ты родился, перерезала – и ты помер, в узелок завязала – и у тебя неприятности. Она богиня грозная, ее сердить нельзя. С ее словом даже князь молний, пресветлый Шуу-кьян-миру считается, хотя она и ему дочка, от Маулу-кья-нгару, Владычицы подземного мира. – Ясно… – протянул Митька. – А эти единяне – они кто? – Ну… – задумчиво произнес пацан, – они вообще-то безмозглые какие-то. Они наших богов отверглись, верят в своего Единого, который их куда-то вроде позвал, поэтому у них еще есть одно имя – люди Зова. Они сперва в Сарграме завелись, давным-давно, а потом уже у нас, в Иллурии. Говорят, они по ночам ходят и детей крадут. Кого поймают – уносят в подземелье и пьют кровь, делают кинжалом рану и сквозь тростинку высасывают… – он зябко передернул плечами. – А еще они болезни насылают, через воздух. Меж тем толпа раздалась, и на середину площади, где точно кафедра возвышалась сложенная из тщательно пригнанных друг к другу камней арена, выступила процессия. Впереди шествовало несколько человек в темно-синих плащах, с длинными, ниже плеч, волосами, каждый в правой руке держал высокий и тонкий посох, перевитый такими же чернильно-синими лентами. Чувствовалось, что посохи у них не для опоры, а то ли для красоты, то ли это какой-то знак. За ними шагало с десяток воинов в боевых панцирях, при саблях и с короткими толстыми копьями. Потом – пятеро связанных общей цепью людей в серых балахонах, а замыкали колонну опять-таки стражники с натянутыми луками. Пятеро шли размеренно, даже как-то равнодушно, соединяющая их цепь напомнила Митьке ту, какая была и на нем в тот день, когда его в колонне с прочими рабами вели продавать на рынок. Только у этих людей не было рабских ошейников, цепь охватывала каждого за лодыжку, крепясь к охватывающему ногу широкому бронзовому кольцу. Дойдя до каменной арены, люди в синих плащах остановились. Один из них сделал короткий знак рукой – и воины, суетливо избавив пятерых пленников от цепей, древками копий загнали их на возвышение. Те не пытались сопротивляться, они вообще двигались точно во сне. Человек, отдавший команду воинам, приосанился и звучно произнес: – Жители славного града Ойла-Иллур! Неизмерима доброта Высоких наших Господ, богов неба, земли и преисподней, дарующих нам свет и тьму, радость и печаль, жизнь и смерть. Нас, ничтожных, оделяют они дождем и солнцем, виноградной лозой и рисовым зерном, посылают нам сны и вдохновляют наши мысли… – Смотри, это маг! – шепнул пацаненок Митьке. – Из самого Тхарана! – Да ты чего? Неужели настоящий? – Митькино сердце екнуло. Маг! Если это и в самом деле так, то вот они – люди, способные вернуть его домой! Ведь наверняка тот лысый мужик в парке, пообещавший ему “длительное и занимательное путешествие”, был магом. Вполне возможно, что и здешним. А раз так, есть надежда вернуться. Где вход, там и выход. – А то! – обиделся мальчишка. – У нас ненастоящих не бывает, у нас если кто мага из себя корчит, а ничего не умеет, тому Тхаран голову рубит. – А Тхаран – это кто? Или где? – заинтересовался Митька. – Совсем ты темный, – снисходительно, точно взрослый дяденька глупому карапузу, пояснил пацан. – Тхаран – это у нас в Олларе такое сообщество магов. А слово “тхаран” значит утес, только это на старом языке, на нем сейчас только жрецы поют гимны. Владелец синего плаща долго еще распинался о неимоверной доброте богов. Доброта, по его словам, заключалась в равномерной раздаче радостей и несчастий. “Равновесие! – выкрикивал синий. – Весы богов!” Потом он перекинулся мыслью на людскую неблагодарность, на тягу к невежеству и суевериям, что выражается в поклонении некоему никогда не существовавшему Единому, которого такие вот предатели попросту сочинили, дабы прельщать народ, и даже более того, они, будучи движимы ненавистью ко всему живому, хотят вызвать на головы мирного населения гнев Высоких Господ. И ужасное чуть было не свершилось, еще немного – и город провалился бы в пустоты земли, в царство Маулу-кья-нгару, но крепкий утес, Тхаран, вовремя выявил заразу, и теперь настало время умилостивить рассерженных богов, для чего необходимо отправить к ним на суд гнусных богохульников. Однако Тхаран, не желая излишней крови и надеясь на просветление даже помраченных умов, в последний раз обращается к предателям и предлагает им отречься от своих заблуждений и поклониться истинным хозяевам мира, богам Светлого Оллара. В таком случае грешники сохранят жизнь, и, будучи наказаны кнутом, отправятся искупать свои грехи в каменоломни. – Нет! – неожиданно зычным голосом произнес вдруг один из единян, с рыжей бородой, доходящей чуть ли не до середины груди. – Не отрекусь я от Господа моего, Он мне защита, Он мне Свет и Путь, Он, Рожденный и Нерожденный, воссоздаст меня из праха в день гнева Своего и введет в небесную Свою горницу, а смрадные идолы падут, и сами они, и служители их вострепещут, ощутив в сердце своем дыхание Единого, и будет оно жечь их подобно пламени, и пламя сие будет вечно! – Нет! – послышался второй голос, затем – третий, четвертый. Пятый, совсем молоденький еще парнишка, судорожно вздохнул. – Я… Я поклонюсь! Я паду ниц пред Высокими Господами, и… – он действительно распластался на каменных плитах, захлебнувшись рыданиями. По знаку синего мага двое стражником деловито стащили парнишку с помоста. – Да как же ты, Хьяру-лимсе, – обернувшись к нему, горестно вскричал рыжебородый. – Ради временного обитания в теле губишь ты бессмертную свою душу имну-тлао! Все равно ведь умрешь, позже нас, но умрешь, и Единый не узнает тебя на небесных дорогах, и отвернет от тебя Свое лицо, и низринешься ты до дна пропасти! Парнишка молчал, со свистом втягивая в себя воздух. Плечи его тряслись, глаза ошалело выкатились из орбит, и если бы не крепкие руки стражников, он наверняка бы шлепнулся в пыль. – Ну хоть один умный нашелся, – желчно процедил второй из магов. – Ладно, начинаем. Маги выстроились вокруг помоста кольцом, что-то тихо забормотали. Воины – Митька явственно видел это – напряглись, часть лучников взяла на прицел приговоренных единян, а часть – притихшую толпу. Бормотание магов с каждой минутой делалось все громче и громче, постепенно Митька начал разбирать в нем какой-то сложный, но устойчивый ритм – странный, завораживающий и пугающий одновременно. Куда до них нашим рэперам, мелькнула вдруг мысль. Потом он понял, что это уже не просто ритм – это песня, в которой нельзя было разобрать ни слова, но сама мелодия несла в себе смысл. И смысла этого Митька предпочел бы не ощущать, да куда там! Точно стальная рука сдавила его волю, перед глазами прыгали цветные пятна, а страх мутной пеленой обволакивал сердце. Точь-в-точь как на поляне в парке, когда плащ-болонья посмотрел на него. Мир вокруг пульсировал с бешеной скоростью, и мало-помалу вибрация эта передалась Митьке, ее невозможно было унять. Краем глаза он заметил, что и словоохотливый пацаненок, и суровый мужик слева, и вообще все вокруг тоже трясутся в такт магической мелодии. Потом вдруг синие маги резко, точно по команде, остановились и подняли свои посохи, нацелив их на тихо бормочущих что-то единян. – О Высокие Господа наши, возьмите же свое! – вскричал тот самый, что совсем недавно читал толпе лекцию о доброте здешних богов. И тут Митька наглядно убедился, что здешние маги – настоящие. С концов посохов у каждого из них сорвалось гудящее синее пламя и устремилось к единянам. Огненные струи точно змеи обвили вскрикнувших людей. Крики, шипение, стоны, жадный треск огня, пожирающего человеческую плоть… Митьку замутило, он чувствовал, что еще немного – и его вывернет прямо на пыльную землю площади. Несколько минут на каменном возвышении гудело пламя, метались в нем человеческие фигурки, кричали, таяли – а потом вдруг все разом кончилось, пламя исчезло. Четыре темных пятна среди серых камней. Четыре точки, расположенные слегка искаженным квадратом. Четыре буквы на гранитной странице. А потом площадь взорвалась рукоплесканиями. Крик стоял такой, что у Митьки заложило уши. Толпа, еще секунду назад оцепенело взиравшая на хищное пламя, сейчас прыгала, вопила, хлопала в ладоши, фонтаном выплескивая в белесое от жара небо свою сумасшедшую радость. Мелькание рук, ослепительные улыбки, восторженные глаза. Митькин новый приятель, загорелый мальчишка в потертом кожаном ошейнике, прыгал и вопил вместе со всеми, крутился в безумной пляске, и сизые рубцы на его спине колыхались, точно ветви дерева, колеблемые ветром. А самое страшное – Митька чувствовал, что и сам готов задергаться в судорожных конвульсиях, захлебнуться не то смехом, не то плачем, хлещущие отовсюду волны радости подбрасывали его, крутили как щепку, и не было сил сопротивляться. Потом вдруг безумие схлынуло, подчиняясь уверенному жесту синего мага. Народ вновь замер, готовый внимать каждому слову. Маг, руководивший жертвоприношением, взошел на каменный помост, поднял свой посох и по новой пустился в рассуждения о доброте богов и пагубности учения единян, но Митька уже не в состоянии был слушать. Проталкиваясь сквозь плотно сбившуюся толпу, он опрометью бежал, сам не зная куда, да и неважно – лишь бы подальше отсюда, от страшной песни синих магов, от четырех кучек пепла, от звериного восторга людей. Возле какого-то забора, в нескольких кварталах от площади, его наконец вырвало. Мерзостный вкус во рту вернул его в реальность. Пошатываясь, Митька поспешил убраться отсюда, пока не выскочил кто-нибудь и не надавал по ушам. 13 Огурцы болели. Нежные еще листочки покрылись бурыми пятнами, скрутились, и всем своим видом намекали, что на зиму никаких банок закручено не будет. Виктор Михайлович не успел еще и переодеться в дачное, когда Настя скорбным тоном сообщила ему эту новость. Петрушко молча кивнул и пошел в огород осматривать потери. Да, действительно, какая-то зараза. Хотя, может, еще удастся спасти? Крикнув жене, что чай будет пить позже, он направился к соседям с южной стороны. Чердынцевы славились в поселке как опытные огородники, у них и огурцы, и томаты, и всякий прочий овощ чувствовали себя как нельзя лучше. Вот любит же их земля, понимает… К счастью, все семейство Чердынцевых было в сборе. Они пили чай в саду, под яблоней. Трава вокруг изобиловала опавшими цветками, казалось, кто-то разбрызгал из распылителя белую эмаль. – Здоров, Виктор, – приветливо махнул ему из-за стола Сергей Ильич, – давай к нам. Что-то давно тебя не видно. – Да работа все, работа, – пожал плечами Петрушко. – Работа, она как ревнивая жена. Вцепится и не отпускает. Зато, в отличие от жены, дает деньги. – Да ты присоединяйся, Вить, – гостеприимно сказала Людмила Петровна, – посидим, побеседуем. В городе все торопимся, все спешим, так хоть здесь бы в нормальном темпе пожить. – Да и то, – заметил Сергей Ильич, – тоже суета всякая. Вчера вон электричество вырубили, так с ведрами на пруд таскаться пришлось, поливать-то надо. Веришь, полдня туда-сюда пробегал. – На тележке надо было, пап, – посоветовала Анька, пододвигая гостю чашку с душистым, настоенным на каких-то лесных травках чаем. – Сломалась тележка, – хмуро объяснил Сергей Ильич. – Уже три дня как. Там ведь сверлить надо, а без электричества, видишь ли, дрель что седло без лошади. – Слушай, Сереж, – сказал Виктор Михайлович, хлебнув сладкого, с добавкой то ли мяты, то ли мелиссы, чаю. – У меня что-то огурцы загибаются, какой-то вирус, наверное. Не знаю уж, чем лечить. Ты не сходишь, не глянешь? – Да какие дела? – улыбнулся Сергей Ильич. – Сейчас подойдем, обследуем. Но лечение, как правило, одно – золы к корню подсыпать да поливать правильно. То есть утром, когда солнце еще невысоко, но обязательно теплой водой, двадцать четыре градуса как минимум. В бочках-то холодная будет, так ты кипяти на газу и разводи в лейке. – Мои поспать любят, – виновато сообщил Петрушко. – Где уж им на восходе вставать? – Да-а, – согласился Сергей Ильич, – проблема. Можно сказать, философская. Борьба противоположностей. Или борьба хорошего с лучшим. Людмила Петровна между тем углядела что-то интересное на улице. – Ань, это к тебе, – ровным, как у теледикторши голосом произнесла она. – Воздыхатель номер раз. Аня вспыхнула. – Во-первых, мама, у него имя есть, Владик. Во-вторых, воздыхатель он или не воздыхатель, я разберусь самостоятельно. – Да я что, – развела руками Людмила Петровна. – Ты уже девочка большая, третий курс. Разберешься, конечно. Ладно, иди, встречай. Аня вышла из-за стола и резкими шагами направилась к калитке. – Тоже проблемы? – поинтересовался Виктор Михайлович, кивнув в ее сторону головой. – Да не сказать чтобы проблемы, Вить, – улыбнулся Сергей Ильич. – Анька-то девочка правильная, без глупостей. Православная к тому же, а что ни говори, это хороший тормоз. Только вот этот ухажер ее, Владик… Ну оболтус оболтусом. В институт не поступил, кончил ПТУ по электрике, монтером где-то сейчас. От армии бегает, да только, мне кажется, недалеко убежит. И вообще какой-то ни рыба, ни мясо. Аньке он, разумеется, не пара, и сама она, наверное, понимает, а вот отшить не может. Он же за ней с десятого класса хвостиком, они раньше в школе учились вместе. В общем, у нас это называется “дружат”. Ладно, пошли, посмотрим твои огурцы. Они поднялись из-за стола и не спеша двинулись к калитке, куда как раз входил высокий тощий парень, черные волосы его слегка растрепались ветром, а лицо еще хранило следы юношеских прыщей. – Здравствуйте, Сергей Ильич, – вежливо произнес он, остановившись. – Привет, Владик, – кивнул хозяин дома. – Чего такой встрепанный? Бегом, что ль, от электрички? – Да нет, – махнул тот головой. – Просто… – Да я вижу, что не сложно. Ладно, пойдем, Витя, не будет отвлекать молодых. После обеда Настя заявила, что ни в какой лес она не собирается. Во-первых, все утро угробилось на прополку, и спина болит, будто по ней прыгали слоны среднего веса. Во-вторых, гора немытой посуды, на которую мужчины, как это от века заведено, не обращают внимания, и значит, ее женский удел – в кухню, к тазику и мочалке. Петрушко молча поцеловал ее в шею и вышел из дома. – Что, так и пойдешь? – кивнул он Лешке, который ждал его у калитки в синих джинсовых шортиках и майке. – А чего? – удивился Лешка, уверенный, что длинные штаны надевают исключительно в холода. – А комары? – А намазался! – гордо сообщил сын и вынул из кармашка тюбик. – И для тебя взял. – А крапива? – вкрадчиво поинтересовался Петрушко. – А мы ее палкой! – Лешка усмехнулся непонятливости отца. – Ну, пошли, что ли? – В Земляничный? – Угу! И они направились в Земляничный Лес. Вообще-то земляника водилась тут всюду, но Земляничный, не слишком густой березняк возле озера, отличался самой ранней ягодой, тому способствовало и обилие света, и рельеф – сплошные горки. Петрушко понимал, что лет через двадцать, когда уже Лешкины дети повадятся за земляникой, этот лес зарастет и потеряет свою нынешнюю прелесть. Но когда это еще будет… Двадцать лет… И что будет с Лешкой через двадцать лет? И будет ли? Отогнав темные мысли, он взял заранее приготовленный пакет. Во-первых, там имелась банка, которую Лешка надеялся набрать доверху. Позавчера он уже бегал в березняк и нашел там несколько вполне красных ягод, и, по его расчету, за два дня количество должно перейти в качество. Или наоборот. Во-вторых, потом предполагалось зайти в другой лес, подальше, и нарвать ореховых листьев для тестя. Аркадий Львович делал из них отвар, весьма помогавший от его аденомы. Главное, чтобы листья были молодыми, и значит, рвать их нужно никак не позже середины июня. А они с Лешкой дружно забыли в прошлый раз, а в позапрошлый оба выходных обустраивали парники… …В лесу его сразу же атаковали. Со всех сторон враги безжалостно набросились на полковника, он мужественно дрался и положил гору трупов, но их было слишком много, и все они жаждали его крови. Прихлопнув очередного комара, Виктор Михайлович вздохнул и попросил у Лешки пасту. Тщательно смазал руки, лицо, шею… Вроде бы помогло – острый запах отпугнул крылатых хищников, да вот надолго ли? Лешка получил свою банку и теперь ползал в траве, отыскивая спелые земляничины. Увы, их поголовье оказалось куда меньше, чем грезилось юному сборщику. Да, красные ягоды время от времени попадались, но вовсе не в промышленном масштабе. О том, чтобы наполнить литровую банку, не приходилось и мечтать. – Поспешили мы с тобой, Леха, – заметил Виктор Михайлович. – На недельку примерно поспешили. Хотя, вон и погода способствовала. Тепло, светло… Но природу не обманешь, рановато еще землянике. – А я уже нашел целых тридцать восемь ягод! – возразил Лешка, поднимаясь. Локти и коленки его были перемазаны землей, травяным соком и раздавленной земляничной мякотью, но настроение, похоже, не слишком испортилось. Петрушко догадывался, что сыну больше всего нравился сам процесс, сама охота. А наполнить банку действительно можно и через неделю. – Пап, – неожиданно спросил его Лешка, подойдя поближе, – а что будет тем ребятам? Ну, которые на меня в парке напали? Виктор Михайлович поежился. – Леш, – ласково произнес он, – а стоит ли об этом? Главное, что больше такое не повторится. Лешка прислонился щекой к его плечу. – Их теперь в колонию, да? – Почему ты так думаешь? – осторожно спросил Петрушко. – А Николай Викторович сказал, ну, тот майор, который тогда меня спрашивал. Их действительно посадят, да? – Не знаю, – развел руками Виктор Михайлович. – А почему это тебя так заинтересовало? Лешка засопел. – Ну, просто… – сказал он наконец. – У нас в классе ребята однажды про эти колонии говорили, у Вовки Тяпина там старший брат сидит, он в прошлом году из чужой машины магнитолу взял, а его поймали. Говорят, там бьют, и кормят плохо, это правда? – Ну, сложно сказать, – пожал плечами Петрушко. – Наверное, в разных местах по-разному. Бывают и хорошие колонии, где работают честные люди и поддерживают порядок. Недавно вот по телевизору такую показали. Но где-то попадаются и люди похуже… Да и ребята, как ты понимаешь, не сахар, их же чаще всего заслуженно туда помещают. Ну а дальше уж как получится… Лешка помолчал, подумал. – Знаешь, пап, ты, может, удивишься, а мне этих мальчишек жалко. Они там, в парке, были злые, но ведь они, наверное, не всегда злые. Я вот тоже злой иногда бываю. – Но ты ведь, когда злой, ноешь и скандалишь, а не мучаешь тех, кто слабее, – терпеливо возразил Петрушко. – А они мучили. Тебя. С наслаждением. Чувствуешь разницу? – А может, они в первый раз? А теперь их будут мучить, а их мамы будут плакать. Это хорошо, да? Виктор Михайлович внимательно взглянул на сына. – Нет, Алешка, это, конечно, не есть хорошо. Но вот что лучше – чтобы их мучили, или чтобы мучили они? И то, и другое – плохо. А приходится из этого выбирать. Вот как тут быть? – Пап, я не знаю, как быть. Я просто не хочу, чтобы их в колонию. Ну, пусть им… – Лешка наморщил лоб, – ну пусть им двойку по поведению в году поставят, и отругают, чтобы им стыдно стало. Петрушко невесело усмехнулся. – Будто это от нас с тобой зависит… Да и, боюсь, это бы на них не повлияло. Они ведь уже большие ребята, наслушались нравоучений… не реагируют они. Нет таких слов, чтоб на них подействовали. – А почему? – не сдавался Лешка. – А вот тот дяденька, что их остановил. Он ведь как сказал: “Стоять!”, так они и замерли, будто замороженные. Может, он знает, какие слова на них действуют? – Тот дяденька… – вновь усмехнулся Виктор Михайлович. – Не уверен, что дяденьке удалось пробудить у них совесть… А насчет колонии можешь не волноваться. В среду мне звонил Николай Викторович. Уголовное дело закрыто. Оказалось, эти ребята сейчас тяжело больны, и уже незачем их наказывать. Им и так несладко. – А что с ними случилось? Петрушко пожевал губами. Лукавить ему не хотелось, но не говорить же правду. – Да он не объяснял толком. То ли что-то инфекционное, то ли нет. Медики, говорят, пока непонятно. Как-то эти ребята сразу заболели… после того случая. Может, их Бог наказал? – Я вот весной книжку читал, – спустя какое-то время вздохнул Лешка. – Называется “Дети подземелья”. И там одна маленькая девочка была, она долго болела, и ее папа сказал одному мальчику, что серый камень высасывает из нее жизнь. Я когда прочитал, мне даже страшно стало, я не понял, как это – высасывает? – Ну и какая связь? – хмыкнул Виктор Михайлович. – То повесть Короленко, а то вот эти парни. При чем тут серый камень? – Ну, – задумался Лешка, – я не знаю. Вдруг вот вспомнилось. А что, их никак нельзя вылечить? Петрушко отозвался не сразу. – Ну почему же? Николай Викторович сказал, они в хорошей больнице лежат, там опытные врачи… Обязательно вылечат. На самом деле прогноз был малоутешительным. Гена долго возился с этими пацанами, перепробовал множество способов, но все, что ему удалось – это притормозить развитие процесса. “Михалыч, – объяснял он, – тут сложнее, чем я думал. Если бы просто нехватка биоэнергии, так несколько сеансов переливания, и все тип-топ. Нам доноров найти не проблема. Проблема, что перелитое из них попросту вытечет. Он же, гад, не просто их высосал, а еще и влил что-то непонятное. Вроде как информационная программа, поддерживает внешнее течение физиологических процессов, но гасит биополе. Внутри этих ребят ну как бы дыра теперь. Не физическая дыра, не пространственная, ну ты понимаешь. И сквозь нее все выливается. Я пока не знаю, чем эти дырки залепить. Боюсь, тут магия вообще бесполезна. Знаешь, ломать – не строить. Единственное, что поможет – это настоящее чудо, не наши глупости, а настоящее. Только где ж его взять?” Лешка долго молчал, и Виктор Михайлович подумал было, что тема исчерпана. Действительно, Лешка вдруг метнулся в траву, пошарил там руками и поднялся с молоденьким, крепеньким подберезовиком. – Ого! – прищелкнул языком Петрушко! – Ну ты силен! Я бы в жизни не разглядел! Это надо же, какой красавец уродился! Колосовик, первая грибная волна за лето. Мы его дома в холодильник положим, а завтра мама суп с ним сварит. – Слушай, пап, – спросил Лешка, когда подберезовик был спрятан в пакет, – а это на самом деле правда? – Что именно? Что суп? Конечно! Она же у нас грибы любит. – Да я не про грибы, – досадливо, совсем по-взрослому вздохнул Лешка. – Я про то, что этих ребят Бог наказал. – А почему это не должно быть правдой? – напрягшись, спросил Виктор Михайлович. – Ты думаешь, они не заслуживают наказания? – Ну как ты не понимаешь! – Лешка даже подпрыгнул на месте. – Ведь Бог не может быть несправедливым, так? А какая же это справедливость, если они у меня деньги отняли и отлупить хотели, и даже не отлупили, только собирались – а их за это в больницу? Это же зверство получается, а разве Бог – зверь? А если эти ребята умрут, и мамы их будут плакать, и может быть, тоже умрут? И все за двадцать четыре рубля, да? Виктор Михайлович опешил. Чего угодно он ждал от сына, но только не этого. А ведь ему только десять в октябре исполнилось! Десять лет, а какими вопросами озабочен! Проклятыми вопросами, и даже без кавычек. Сейчас тоненький, с перемазанными коленками Лешка, рассуждающий о справедливости Божией, казался ему особенно хрупким, беззащитным, и вся тяжесть высокого неба готова была обрушиться на его темноволосую голову. А собой заслонить не всегда возможно. Даже как правило невозможно. Вот выбрал бы лысый олларский колдун для симметричного переноса не восьмиклассника Самойлова, а пятиклассника Петрушко… Ведь чистая же случайность, любого мог перекинуть. Значит, и Лешку. И что тогда? И как бы он, полковник УКОСа, сейчас бегал? Грозил бы табельным пистолетом небу? – Ну почему ты вообразил, что они обязательно умрут? – сладив с собой, произнес он уверенным тоном. – Не во времена Короленко живем, медицина сейчас мощная, и клиническая, и нетрадиционная. Их обязательно вылечат. Почему ты заранее убежден в плохом? – А потому что ты врешь, папа, – грустно ответил Лешка. – Ты только не возмущайся, я же вижу, что врешь. Ты сам совсем не веришь, будто их вылечат, а про медицину говоришь, чтоб меня успокоить. Петрушко угрюмо молчал. Ну что тут было возразить? Эмпат… Придраться к тону? Глупо, не тот случай, чтобы воспитывать манеры. А что-то же сказать надо. – Знаешь, сын, мне тоже не особо верится, что Бог такой мстительный. Наверняка Он мог бы наказать этих мальчишек как-то иначе. Только в жизни все гораздо сложнее устроено, чем нам кажется. Если случается какая-то беда, это не всегда значит, что Бог наказывает, даже если и есть за что. Может, Он просто ничего не может поделать, может, не хватает силы спасти. А еще бывает, что спасти одного можно только убив другого. А того тоже жалко, и кого из них выбрать? Я не знаю, и никто не знает. Может, и Он не знает… – Пап, а можно мне с ними встретиться, с этими ребятами? – предложил вдруг Лешка. – А меня-то ты чего спрашиваешь? Что я, главврач? Да и зачем тебе? – недоуменно пожал плечами Виктор Михайлович. – А я им скажу, что больше не обижаюсь на них. Вдруг это им поможет? – Если бы все в жизни было так просто, – усмехнулся Петрушко. – Скорее всего, им сейчас не до тебя. Да и вряд ли им за тот случай стыдно. Ты наверняка не первый, над кем они измывались. Еще не хватало устраивать такую встречу, сумрачно думал он. А то ведь кончится слезами и припадком. Кстати, как бы и сейчас чего не вышло… – А может, я – последний? – выдохнул Лешка и покрепче сжал его руку. – Может, как раз от последнего все и зависит? – Леш, ну это же не делается так просто. Мало ли чего мы с тобой хотим? Нас, скорее всего, и не пустят. Мы же с тобой им никто – ни родственники, ни знакомые. Ну, допустим, позвоню я Николаю Викторовичу, но вряд ли он теперь что-то сможет. Он ведь сказал, дело закрыто. Врачи дали заключение, что этих мальчиков по состоянию здоровья нельзя судить. Да к ним, наверное, кроме родителей вообще никого не пускают. А потом, неизвестно, вдруг это их заболевание заразно? – Ясно… – протянул Лешка. – Но ты все-таки ему позвони. Может, все-таки пустят? – Ладно, – кивнул Петрушко, – позвоню. А сейчас пойдем за озеро, в орешник. А то у нас дедушка так и останется без своих листьев. Нам нужно нарвать две тысячи штук примерно. Этого ему на целый год хватит. 14 …А вокруг уже, оказывается, шумел порт. Ноги сами привели, пока в голове кипело и пылало. И оставалось лишь глазеть по сторонам. Бескрайней, мутно-серой плоскостью до самого горизонта расплескалась Тханлао, солнце отражалось в воде миллионами золотых пятнышек, поверхность реки дышала, вздрагивала, то и дело рождая почему-то не белую, а светло-коричневую пену. Противоположного берега он не приметил, хотя дома на зрение не жаловался. Зато здесь были корабли – десятки, если не сотни парусов растянулись вдоль береговой линии, сколько охватывал взгляд. И мелкие суденышки, немногим больше прогулочной лодки, и огромные красавцы едва ли не с многоэтажный дом, оскалившиеся звериными мордами на носу. Где-то паруса слабо трепетали, откликаясь на незаметные прикосновения ветра, где-то они вообще были спущены – видимо, судно намеревалось пробыть в порту еще долго. Всюду – и на самих кораблях, и на грязных досках причала, и на берегу – деловитыми муравьями копошились человеческие фигурки. Одни суда разгружались, другие, напротив, принимали товар – суетливые носильщики, сгибаясь под тяжестью мешков и бочонков, бегали туда-сюда. Множество самого разного народа кишело в порту словно тараканы в запущенной квартире. Пестро разодетые матросы, деловитые торговцы, размалеванные девицы… Какие-то непонятные оборванцы, то целеустремленно бегущие куда-то, то явно слоняющиеся без дела. Нудно бормочущие попрошайки, подвыпившие солдаты, озабоченные чем-то стражники в полном боевом доспехе, с короткими копьями на плече и саблями у пояса. Наблюдались тут и богато одетые личности, и покрытые страшными, гниющими язвами калеки, и маленькие, едва выучившиеся ходить дети. Все это людское месиво кипело в исполинском котле порта, у всех имелись неотложные дела, и плевать им было на ошалело глазеющего Митьку. Порт жил своими заботами, нисколько не отвлекаясь на худенького светловолосого подростка в рабском ошейнике. Вскоре, однако, на него обратили внимание. От крепостной стены в сторону причалов двинулась большая, оживленно обсуждающая что-то компания. Митька, погрузившись в свои мысли, не сразу их заметил и не посторонился с дороги. И очень зря – будь повнимательнее, наверняка бы увидел, как спешат убраться подальше нищие-попрошайки, как засуетились уличные торговки фруктами, как без всякой на то необходимости развернулся и двинулся в обратном направлении патруль городской стражи. В чувство Митьку привел крепкий пинок пониже спины, бросивший его в горячую пыль. Ободрав коленку, он извернулся, поднял голову – и наткнулся на издевательский взгляд черных, точно перезрелая вишня, глаз. – Не уважаем, значит? Говоривший был высок, узок в талии и широк в плечах, вздувшиеся бицепсы его обвивали сине-зеленые татуированные змеи. Темные вьющиеся волосы обрамляли костистое загорелое лицо. Одет незнакомец был своеобразно – ярко-алые шаровары, безрукавка с обтрепанными полами, украшенная, однако, затейливой серебристой вышивкой, на мощной шее красовалась столь же мощная цепь, по виду явно железная, зато на безымянном пальце правой руки блестел желтый перстень с огромным прозрачно-зеленым камнем. “Нифига себе изумруд, – машинально подумал Митька. – Или бутылочная стекляшка?” – Ты что, падаль, молчишь? – нарочито ласковым тоном протянул человек. – Отвечать надо, когда Салир-гуа-нау спрашивает. Ну так что же? Митька растерянно глядел себе под ноги, где не было ничего, кроме вездесущей пыли. – Какой гордый, да? – хохотнул стоявший слева верзила с телосложением буйвола, имевший из одежды только сиреневые шаровары. Его заросшую рыжеватым волосом грудь украшала такая же, как и у первого, железная цепь, только звенья были потоньше. – Нет, ну ты погляди, какие наглые рабы пошли, – повернулся к нему владелец изумруда. – В упор не замечают уважаемых людей, заступают дорогу, и нет чтобы извиниться, на колени, как положено, встать, сапоги поцеловать, он еще и отвечать не желает! Ты чей же будешь, недоносок? Митька угрюмо молчал. Все было понятно. Здешние портовые бандиты, и видать, не мелкие, если и стражники предпочли убраться с их пути. Наверное, надо было что-то говорить, умолять, извиняться, но непонятная оторопь сковала его, слова застревали в горле, а на глаза наворачивались слезы. Может, оно и к лучшему – зареветь сейчас, авось и пожалеют. Чья-то сильная рука обхватила его шею, рывком вздернула на ноги. Третий бандюга, по виду – самая настоящая горилла, подтащил Митьку поближе к предводителю и развернул задом. Тот, прищурившись, вслух принялся разбирать надпись на ошейнике. – Значит, кассар Харт-ла-Гир, из Нариу-Лейома. Левая, значит, рука начальника окружной палаты государева сыска. Выходит, всякие там иногородние ловчие к нам понаехали, уважаемых людей ни в грош не ставят. Ни тебе в трактире культурно посидеть, ни доложиться начальнику городской стражи, – раздумчиво комментировал он. – Начальник-то у нас правильный дядька, с понятием, уж меня-то известил бы. Так нет, у него и рабы хамят, возомнили, видать, о себе невесть что, будто их и не сука в канаве родила. Митька все понимал, он никогда безбашенностью не отличался, как вот Санька Баруздин, и жить ему тоже пока не надоело, но… Взметнулись в памяти невидимым ветром темные кучки пепла, ожгло мысли синим гудящим пламенем, в ушах явственно послышалась недавняя песня магов, там, на площади. Что-то вдруг щелкнуло в нем, повернулось – и вместо того, чтобы униженно повалиться бандитам в ноги и просить о пощаде, он вдруг рванулся навстречу предводителю и, срываясь на жалкий фальцет, прокричал: – Ты мою маму не трогай, козел! Горло нафиг порву! Ему хватило и полсекунды, чтобы осознать собственную глупость, но слово было сказано. Воцарилась тишина, и отдаленные крики в порту лишь подчеркивали ее – сухую, ватную, похожую на свинцово-черную, готовую разразиться бешеным ливнем тучу. – А за козла ответишь, – негромко, пришептывая по-змеиному, произнес наконец главарь. И сейчас же Митька ощутил, как невесть откуда возле его горла появилось широкое, извилистое подобно бегущей волне лезвие. – Постой, Тайхиу, – усмехнулся Салир-гуа-нау. – Не так быстро и не так просто. Это ж не свободный горожанин, чтобы честью по чести голову резать. Это ж скотина, раб. Мы его сперва попользуем всей стаей, парнишка-то гладкий, в соку… Чем, спрашивается, мы хуже его господина? Ну а потом, на свежую голову, что-нибудь интересное придумаем. Да ты ножик-то, Тайхиу, не убирай далеко, мы как вернемся, для начала ему погремушки-то оттяпаем. Лишние потому что. Ну, волки портовые, до дому, значит? Митька помертвел. Погулял, называется! А ведь стоило ему послушаться кассара… Нет, свежих впечатлений захотелось. Вот и будут ему теперь свежие впечатления… свежие и очень острые… А потом… муравьиная яма отдыхает. Он не сомневался в изощренной фантазии предводителя. И никуда не деться, не вырваться, его держат крепко, да и что он может против кодлы в полтора десятка здоровых, опытных и вооруженных бойцов? Перед глазами с бешеной скоростью промелькнула каменная арена, и корчились под струями синего огня приносимые в жертву единяне, а дядька в плаще озабоченно потирал свою лысину, и вздымался до неба огромный, ослепительно-белый парус, а Санька Баруздин приветливо помахал ему бутылочкой пива, смеялся и прыгал в толпе мелкий загорелый пацаненок, возмущенно внушала что-то Глина, пристукивая классным журналом по столу, и беззвучно плакал тот малыш, которого они тормознули в парке. Все это сложилось в уме точно возникшая на миг картинка в калейдоскопе. Он читал где-то, что так бывает перед смертью, и даже не особенно удивился. – Господа! А вам не кажется, что вы присвоили чужую собственность? Он вздрогнул, повернулся на звук – и увидел стоящего в пяти шагах хозяина. Харт-ла-Гир спокойно и насмешливо взирал на бандитов. Те, впрочем, не особо и растерялись. – Шли бы вы отсюда, почтенный, – пренебрежительно сообщил кассару предводитель. – А то ведь башку откусим и скажем, что так и было. Здесь порт, понимать надо. – Но, господа, вы делаете большую ошибку, – загораживая банде дорогу, возразил кассар. – Дело в том, что я – кассар Харт-ла-Гир из Нариу-Лейома, а этот паршивец – законно принадлежащий мне раб, о чем свидетельствует и надпись на его ошейнике, и имеющийся у меня свиток, – похлопал он себя по зеленой безрукавке, где, как знал Митька, был нашит внутренний карман. – Слушай, дурачок, гуляй отсюда, пока мы добрые, – вылезла из-за плеча предводителя шкафообразная горилла в сиреневых шароварах. Вид короткого, расширяющегося к острию меча, которым она поигрывала, намекал на недолговечность всякой, а особенно бандитской доброты. А ведь у кассара нет с собой меча, сокрушенно подумал Митька, и тут же сообразил, что и меч бы не спас – против полутора-то десятков. – Иными словами, господа, – все тем же скучающим тоном сообщил Харт-ла-Гир, – вы отказываетесь удовлетворить мое законное требование вернуть мне мою собственность. Насколько я понимаю, вы отказываетесь и проследовать со мною в управление городской стражи, где начальствующие лица могли бы рассмотреть наш спор. – Нет, ну ты смотри какой умный, – ощерился предводитель, – все он понимает! Давай, уматывай подобру-поздорову, а то мы не только твоего мальчишку, а и тебя во все дырки поимеем. Бандиты дружно заржали, им, видимо, очень понравился предложенный вариант. Харт-ла-Гир, однако, ничуть не обиделся. – Что ж, я подозревал, что получу именно такой ответ. Заметьте, господа, я прилагал все усилия, дабы разрешить наше недоразумение мирным путем. Но, произнеся эти слова, почтенный Салир-гуа-нау лишил меня таковой возможности, ибо задел природную честь кассара, а согласно древним установлениям мудрого Гуами-ла-мош-Налау, сие оскорбление смывается исключительно кровью. Дальше все случилось столь быстро, что Митька не отразил и половины происходящего. Там, где только что небрежно стоял кассар, возникла пустота, и брошенный туда метательный нож по рукоять воткнулся в землю. А сам Харт-ла-Гир крутящимся смерчем проскользнул сквозь сгрудившуюся толпу и вылетел из нее с двумя мечами в руках. Два тела, глухо воя, корчились в пыли. – Или все-таки разойдемся без обид? – издевательски улыбаясь, предложил кассар, оказавшись лицом к лицу с предводителем. – Я мог бы подарить тебе жизнь, ограничившись кровью. Скажем, заберу нос или ухо… Не оценив кассарской доброты, главарь глухо взревел и, размахивая своими мечами, бросился на него. Сталь ударила о сталь, полетели во все стороны желтые искры, и две фигуры начали свой стремительный танец. Митька вдруг ощутил, что его никто уже не держит – бандиты заняты были делом. Рассредоточившись, они аккуратно обходили со всех сторон круг, в котором сражались кассар с предводителем. Один из них опрометью кинулся куда-то в сторону портовых складов – видимо, за подмогой, остальные медленно смыкались возле поединщиков, и двое уже взводили тетиву небольших, но, судя по толщине, сильных луков. Заметно было, что хоть они и удивлены резвостью кассара, но не слишком обескуражены. А дела в круге менялись стремительно. Вот предводитель сделал красивый выпад, ударив своим правым мечом снизу вверх, и почти распорол кассару живот. Почти – ибо тот в последний момент чуть отклонился, и лезвие прошло в каком-то сантиметре от его тела. Вот кассар подался назад, припал на левую ногу, едва ли не сел на нее, и предводитель, хищно блеснув глазами, устремился к нему – и тут оба кассарских меча хитрым винтом обвились вокруг его левого клинка, одновременно крутанулись в разные стороны, и предводителев меч, жалобно дзинькнув, улетел куда-то вдаль. Оставшись с одним клинком, главарь моментально изменил тактику. Он больше не кидался в атаку, но вращал мечом с такой скоростью, что вокруг него, казалось, возникла сплошная железная завеса. А кассар и не пытался ее пробить – он плавно кружился возле, иногда лишь пробуя захватить своими мечами клинок противника, но, единожды обжегшись, предводитель теперь был настороже. Митька сидел на корточках и, не отрываясь, смотрел на происходящее в круге. Бандиты уже не обращали на него внимания – оставшийся десяток ждал, когда можно будет вмешаться, не рискуя зацепить начальство. Что-то кольнуло его пятку, и, протянув руку, Митька нащупал небольшой, размером с куриное яйцо, осколок кремня. Машинально зажав его в кулаке, он все так же заворожено смотрел на бой. Время, казалось, почти застыло, оно струилось едва-едва, падало капельками воды из прохудившегося крана, и сколько на самом деле его прошло – минута или час, Митька сказать не мог. А в круге меж тем произошли некоторые изменения. Предводитель, коротко взвыв, отпрянул назад, по лицу его струилась темная, под цвет его глаз, кровь. Присмотревшись, Митька понял, что у того отсутствует левое ухо. Кассар без устали кружился рядом, время от времени лениво пробуя пробить защиту предводителя. Казалось, ему вообще неинтересен этот бой, и он вертится с мечами не по своей воле, а только ради исполнения какого-то опостылевшего ему ритуала. Потом вдруг – именно вдруг, Митька не понял, что же случилось, предводитель вновь заорал и принялся беспорядочно тыкать перед собой мечом. Правого уха у него теперь тоже не было, и, похоже, он лишился зрения. А кассар, смачно сплюнув на обагрившуюся кровью землю, сделал короткий выпад – и его противник тяжело осел, точно продырявленный мешок зерна. Меч выпал из его ослабевшей руки, из горла доносился лишь хриплый, прерывистый вой, в котором нельзя было различить ни слова. Зато кассару, похоже, захотелось поговорить. – Ну и как, уважаемый Салир-гуа-нау? Не лучше ли было с самого начала разойтись мирно? А я ведь настойчиво предлагал. Теперь, спускаясь в нижние пещеры Владычицы Маулу-кья-нгару, ты не сможешь утверждать, будто я предательски лишил тебя жизни. Более того, я поступил с тобой, как благородный с благородным, хотя на самом деле ты пес поганый, рабское отродье, и можно было не церемониться, а раздавить как вонючего жука. Но ты все-таки выбился в уважаемые люди… в определенных, конечно, кругах…, и потому я поступлю с тобой именно так, как у вас положено поступать со свободными горожанами. Я культурно отрежу тебе голову, дабы в нижних пещерах ты мог протянуть ее Высокой Госпоже, предлагая последний дар. Он вновь сделал неуловимое движение – и голова предводителя, отделенная от шеи, тяжело стукаясь, покатилась по земле, причем – Митька видел это совершенно отчетливо! – губы ее шевелились, изо рта вылетали и тут же лопались кровавые пузыри, а глаза растеряно мигали. Он что, еще живой? – потрясенно думал Митька, по-прежнему застыв на корточках. Но голова, даже если и уловила его мысль, явно не собиралась отвечать. А кассар плавно повернулся к обступавшим его бандитам. – Ну? Тоже хотите попробовать? Или вас отпустить? Судя по всему, портовые мордовороты на что-то еще надеялись, поскольку, издав дружное рычание, со всех сторон кинулись на него. Сталь вновь встретилась со сталью, равнодушная земля впитала новую кровь, и коротко пропели две стрелы. От первой кассар попросту увернулся, а вторую ловко отбил мечом. Время таинственным образом вновь замедлилось, а кассар зеленым смерчем носился между бандитами, и те один за другим падали в горячую, жаждущую крови пыль. Им явно не хватало мастерства своего предводителя, и Харт-ла-Гир управлялся с ними легко. Прыжок, удар, сталь лупит о сталь, кассарский меч, двигаясь по странной, совершенно вроде бы нелепой траектории, проникает в беззащитное тело, и кассар сразу же оказывается в другом месте. Вот ему противостоят семеро, а вот уже пятеро, нет, всего лишь двое. Кассар кружился между противниками, работал мечами – и совершенно не обращал внимание на уцелевшего лучника, которому хватило ума, выпустив “в молоко” несколько стрел, не хвататься за меч и не лезть в общую кучу, а добежать до ближайшего сарая. Теперь он, старательно целясь, натягивал тетиву, и хищная стрела уже нетерпеливо подрагивала, просясь в полет. Еще пара секунд – и она сзади вопьется в добивающего последних врагов кассара. Митька понимал, что чудеса не повторяются. Дважды Харт-ла-Гир избежал стрелы, но разве судьбу обманешь? Она дарит шанс лишь затем, чтобы в итоге жестоко насмеяться. Сцепил от напряжения кулаки, он поморщился – острая грань камня, до сих пор зажатого в его ладони, едва не порезала кожу. Дальше Митька действовал не рассуждая, по наитию. Привстал, размахнулся из-за плеча – и послал камень в лицо лучнику. Это лицо, круглое, оливково-желтое, сейчас неожиданно напомнило ему лампочку в подъезде. В свое время немало таких лампочек нашло свой конец от его руки. Что ж, меткостью его судьба не обделила, земная тренировка на лампочках дала свой результат. Пущенный со всей дури камень смачно влепился стрелку в лоб, и тот с проклятием рухнул. Увы, слишком поздно. Митька опоздал всего лишь на жалкую долю секунды, но и ее хватило, чтобы изголодавшаяся по теплой крови стрела сорвалась с тетивы и со свистом устремилась кассару в затылок. Все, что случилось потом, напомнило Митьке зарубежный фантастический боевик, как те, что он сотни раз смотрел по телеку или на видике у Илюхи Комарова. Харт-ла-Гир по всем законам природы не должен был успеть – а вот извернулся-таки в прыжке, двумя пальцами достал из воздуха стрелу и, не глядя, послал ее обратно, точно дротик. Стрела послушно отправилась по адресу и впилась в глаз скрючившегося у стены сарая лучника. Тот отчаянно заорал – так, что у Митьки уши заложило. Представив, что это его глазное яблоко раздирает бронзовый, иззубренный наконечник, он отчаянно затряс головой, и вновь его скрутило от подступившей к горлу тошноты. Он упал на колени, согнулся – и его опять вывернуло наизнанку. В себя он пришел, ощутив на затылке жесткую ладонь кассара. – Дома доблюешь, – грубо бросил тот, рывком поднимая Митьку на ноги. – Сматываться надо. Этих я приколол, но ожидается пополнение. Он крепко сдавил Митькин локоть и потащил куда-то в проулок, коротко свистнул – и мгновенно рядом оказался встревоженный, бьющий в землю копытами Уголек. – Ездить ты, конечно, не умеешь, – сквозь зубы процедил кассар и, легко подняв Митьку в воздух, швырнул его животом поперек седла, потом сам прыгнул на коня, не хватаясь за уздечку, крикнул что-то – и Уголек, взметнув позади себя фонтанчики пыли, рванул галопом. Дальнейшего Митька уже не видел – вокруг сомкнулась спасительная темнота. 15 Что ж, место весьма неплохое. Потоки природной силы пересекаются под правильным углом и точно в центре площадки, непредсказуемое влияние местных звезд минимально – многометровая толща земли и камня служит отличной защитой. Да и проекция на Древесный Круг вполне удачная – там расположена огромная поляна, окружает ее светлый и довольно редкий лес, идти по нему удобно, ни буреломов, ни болот. Да, степь или морской берег были бы не в пример лучше, но кто знает, где в этом Круге расположена соответствующая проекция? Может, в океане, может, в горах, а может, и во дворце здешней власти, за бурой кирпичной стеной? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/vitaliy-kaplan/krugi-v-pustote/?lfrom=334617187) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
КУПИТЬ И СКАЧАТЬ ЗА: 109.00 руб.